Увидел его лицо и все вспомнил! Весь наш разговор — от начала до конца, каждое слово. Вспомнил — и поверил!
— Женька! — сказал я твердо. — Я сегодня буду тройное делать. Поймаешь?
Он оторопело посмотрел на меня.
— Тройное? — переспросил с тревогой. — Чего это ты вдруг? Перегрелся, что ли? На репетициях-то у нас не получалось. Зачем зря рисковать? Нет, поймать-то я тебя поймаю — если закрутишься правильно, да раскроешься вовремя… Поймать-то я тебя поймаю… — неуверенно повторил он.
— Вот и хорошо! После двойного — с двумя пируэтами — я сделаю паузу. Постою, сосредоточусь… Надо, чтобы в этот момент была дробь! Скажи Васильичу…
— Ну, уж это я ебу! — замахал руками Женька. — Васильичу сам обо всем говори: с меня он голову снимет, а тебе — с рук сойдет.
— Ладно, скажу! Где-нибудь в антракте. Пусть он объявит, мол, тройное сальто, рекордный трюк, и будет дробь. Сегодня я сделаю тройное сальто!
— Тогда что ж? — ехидно спросил Женька. — Вечером будем колоть и обмывать КРЫЛЫШКИ?
От этих слов сердце мое радостно забилось. Да! Конечно! Если сделаю тройное, тогда вечером сразу и наколем! Рисунок этих крылышек у меня есть — точь-в-точь такие же, как и у Майкла Йорка. Такие, знаете, наподобие ангельских…
— Да! Конечно! Вечером и наколем! — ответил я.
— Ну хорошо, — согласился Женька. — А если не сделаешь? Что тогда?
Я тяжело вздохнул и помрачнел:
— Ну, а что — тогда? Тогда — приду в страховочную сетку, прямо в середину, как ребеночек — в мамину колыбель, затем встану, залезу по веревочной лестнице наверх и сделаю еще раз двойное с двумя пируэтами.
— Кураж не потеряешь?
— Вроде не должен…
— Ну смотри, — Женька сочувственно хлопнул меня по плечу. — Если передумаешь, ты просто махни рукой — вот так! перед собой, слева направо, и я пойму, что работаем обычную программу, без тройного. Ладно?
— Угу, — подтвердил я и стал разминаться.
До представления оставался всего час.
* * *
И вот — началось! Оркестр грянул марш!..
Это я так говорю: "оркестр грянул", а на самом деле — никакого оркестра у нас и в помине не было. Сидел за пультом полуглухой Марк Захарович Пысин, гордо именовавший себя "режиссером-постановщиком звукового оформления спектаклей" и, отчаянно борясь с чесночной отрыжкой и похмельной дрожью в руках, пытался вовремя включить нужную фонограмму. Когда ему это удавалось, он гордо заявлял: "Пальчики-то! Почти как у Ван Клиберна — так прямо ходуном и ходят!".
Козупей работал под песню Зыкиной "Я — Земля, я своих провожаю питомцев…", Васильич предпочитал "Ах ты фокусник, фокусник-чудак!", а мы летали под "Притяжение Земли" и "Траву у дома". Вы, наверное, и не знаете таких песен? Я бы тоже не знал, если бы они не хранились у Марка Захаровича в "фонотеке" — фибровом чемоданчике со сломанными замками и потому перетянутом грубой бечевкой. Но это еще ничего: акробаты на подкидной доске братья Алмазовы (на самом деле — никакие не братья, и уж тем более — не Алмазовы, а просто артисты Павлов, Семенов, Хавкин, Маркин и Селезнев) выступали под ускоренный — примерно в два раза — залихватский мотивчик народной песни "Коробейники": бесконечное повторение одних и тех же тактов, а в финале — помпезное "Советский цирк!.."
