Я опять промолчал.
— А потом, знаешь, Иффет, скажу тебе откровенно, я им не доверяю. Более надежного человека, чем ты, у меня нет.
Я почувствовал, как к глазам подступили слёзы. Чтобы их скрыть, я рассмеялся деревянным, неестественным смехом.
— Разве коту доверяют сыр?
— Что за глупости ты говоришь, Иффет?
— А разве ты не слыхала, что я сидел в тюрьме за воровство?
— Знаю, Иффет, всё знаю, но тебя оклеветали, — сказала она и опять расплакалась.
— Вот тётя Хатидже то же самое говорит, но это не клевета. Это жизнь. Случилось несчастье. Ничего не поделаешь.
Тётя Фахрие не могла больше вымолвить ни слова и плакала навзрыд.
Всю эту историю с банком она, конечно, придумала, чтобы утешить меня и подбодрить, вернуть мне утерянную веру в себя и доказать, что не считает меня вором. Из сострадания она готова была пожертвовать этими деньгами, отдать их мне, как милостыню.
И хотя мне совсем не хотелось связываться с тётушкиными деньгами, отказать ей я не смел. Она желала внушить мне, что я остался всё таким же честным человеком. Как мог я разубедить её в том, что доброта эта бесполезна?
Никогда не забуду, как я волновался, пока не положил эти сто лир в банк. Я боялся, что у меня их могут украсть, и всю дорогу, пока ехал на пароходе и шёл по улице, не отнимал руки от бумажника.
Прошло уже два месяца, как я вышел из тюрьмы. Джеляль, забросив свои дела, бегал вместе со мной по городу, чтобы устроить меня на работу. Времена в Стамбуле были тяжёлые. Люди предприимчивые, с незапятнанной репутацией и те голодали, а о таких, как я, и говорить не приходилось.
Мой друг старался всячески меня подбодрить, но порой тоже впадал в уныние и начинал ворчать:
— Что за проклятые времена! Небо как пламень, земля как камень!
Бедняга сам находился в крайне стеснённых обстоятельствах, дела у него шли совсем неважно.
Джеляль ещё юношей был непримиримым революционером, и конституция триста двадцать четвёртого года[22] не могла его удовлетворить. Впрочем, он принадлежал к тем людям, которые не могут мириться ни с какими режимами. Ибо надежды их и чаяния идут так далеко, что народам и странам за ними никогда не угнаться. Как и большинство идеалистов, он не мог или не хотел видеть, что плохое неотделимо от хорошего, зло — от добра, — ведь так уж устроен этот мир. Подобные люди никогда не будут преуспевать в жизни.
Мой друг не ждал ни от кого помощи. Он с трудом мог прокормить свою семью, еле-еле сводил концы с концами.
