И откуда вдруг появилась эта настырная, оголтелая, дурная писучесть! Предавая огню написанное тогда, я задним числом ужасался мысли, что кто-то, кроме меня, мог прочесть эту стряпню: такая прорва — и ни одной стоящей строки. Какие уж там «Жалобы турка»!
Гаже всего были стихи на идеологическую тематику, которые я писал с особо трепетным настроем, поскольку был убежденным комсомольцем и даже вступил в комсомол на два месяца раньше уставного возраста — четырнадцати лет (опять эти четырнадцать лет!). Добавлю, что, помимо искреннего желания быть в первых рядах борцов за дело Ленина — Сталина, мною при поступлении двигала еще и тогдашняя заочная влюбленность в девушку «с комсомольским значком на груди» — строка из моего стихотворения. Эту девушку-гимнастку я увидал на городских соревнование школьников, когда она, уже отвыступав и переодевшись, подсела к нам, болельщикам: красивая, недоступная, с комсомольским значком на груди.
«Ты к вокзалу меня провожала. Уходил на войну эшелон…» — писал я, имея в виду себя, отправляющегося на ратный подвиг, и ее — не просто возлюбленную, но комсомолку-соратницу, прощающуюся со мной в преддверии верного и терпеливого ожидания. Расставаясь, я впервые сказал ей: «дорогая моя», а она «отвечала, души не тая: Да, товарищ, ты прав — я твоя!»
Много лет спустя этот опус случайно попался на глаза жене, она хохотала до слез, а это «да, товарищ, ты прав — я твоя!» долгое время преследовало меня в качестве ее присловья.
Обязательный по программе седьмого класса, так сказать, ознакомительный Пушкин задел меня лишь по касательной. Отведено ему было всего несколько уроков. Ни «Деревня», ни «К Чаадаеву», ни даже «Капитанская дочка» не произвели на меня особого впечатления, как, видимо, и на остальной класс. Но Таисии (та самая — вечеринки с чаепитием и самодеятельностью), спасибо ей, повезла нас в Пушкин, в Царскосельский лицей, лишь недавно и не до конца еще восстановленный. Дело было зимой, и наша поездка являлась одновременно и лыжной вылазкой, поначалу и прельстившей меня. Но только поначалу. Мне никогда не забыть увиденного тогда: чернеющие копотью развалины Екатерининского дворца, сугробы перед расчищенным лицейским крыльцом и мы, воткнув свои лыжи в сугроб, гуськом поднимаемся в музей. В музее холодина, и мы, только шапки поснимав, слушаем экскурсоводшу, которая — тоже в пальто и в валенках — водит нас по музею: Актовый зал с картиной Репина, классы, кельи лицеистов, келья Пушкина и соседняя — Пущина…
