Лорхен смотрит на него зачарованным взглядом. Профессор натягивает ей на обнажившиеся воробьиные плечики узенькую кружевную кайму. Он невольно вспоминает сентиментальный рассказ про умирающего ребенка — тому позвали клоуна, который как-то в цирке привел его в непередаваемый восторг. Клоун пришел к детскому смертному одру, спереди и сзади обшитый серебряными бабочками, и ребенок умер, испытывая блаженство. Макс Гергезель ничем таким не обшит, и Лорхен, слава Богу, не умирает, просто «страсть как разнюнилась», но в остальном история и впрямь чем-то похожа, и в ощущения, определяющие отношение профессора к юному Гергезелю, который облокотился на перила и несет бог знает что — больше для отца, чем для дочери, чего Лорхен, однако, не видит, — самым странным образом вплетаются благодарность, смущение, ненависть и восхищение.
— Спокойной ночи, маленькая Лорелея! — говорит Гергезель и через перила протягивает ей руку. Ее маленькая, красивая, белая ручка исчезает в его большой, сильной, красной. — Усни, — продолжает он. — Сладких снов! Но не про меня! Ради Бога! В твои-то годы! Ха-ха-ха!
И он завершает свой сказочный визит клоуна, а Корнелиус провожает его до двери.
— Не стоит благодарности! Ни слова об этом! — вежливо-великодушно отбивается он на ходу. Ксавер присоединяется к нему, чтобы подать внизу итальянский салат.
А профессор Корнелиус возвращается к Лорхен, она теперь успокоилась и прижалась щечкой к плоской подушечке.
— Видишь, как хорошо, — говорит он, нежно поправляя ей одеяло, и она кивает, еще несколько судорожно вздыхая.
Где-то с четверть часа он еще сидит у перилец и смотрит, как она засыпает, вслед за братом, который куда раньше ступил на этот благословенный путь. Шелковые русые волосы постепенно приобретают красивую волнистость, как всегда, когда она спит; длинные ресницы затеняют глаза, из которых излилось столько страдания; в сладком умиротворении приоткрыт ангельский роте выгнутой верхней губой; и лишь иногда в медленное дыхание с дрожью врывается запоздалый всхлип.
А ручки, розово-белые ручки словно цветы: одна лежит на синем стеганом одеяле, другая — возле лица на подушке. Сердце доктора Корнелиуса будто вином напитывается нежностью.
Какое счастье, думает он, что с каждым вздохом этого забытья в ее маленькое сердце вливаются воды Леты, что детская ночь разверзает глубокую, широкую пропасть между днем сегодняшним и завтрашним! Завтра молодой Гергезель, несомненно, станет лишь бледной тенью, неспособной нарушить мир ее души, и с беспамятным удовольствием она вместе с Абелем и Кусачиком покорится очарованию прогулки пяти аристократов и увлекательной игры в подушку.
