Дни стояли теплые, тихие, но к вечеру свежело. Ярких летних цветов уже не было. Тайга убиралась в сквозное золото лиственниц, красноту ягод, тонкое серебро паутины.
На Тоню тайга производила ошеломляющее впечатление, а Павлик то начинал громко петь, то пытался взбираться на деревья, то кувыркался. Детей поражала душистая тишина и теснота тайги. Густые толпы огромных кедров, трухлявые, поверженные стволы, которые неожиданно проваливались под ногами, высокие стены молчаливых трав на лесных полянах — еланях — все это было большим, заманчивым и немного пугающим.
Зато как радовал светлый родничок под корнями корявой сосны, луч солнца на яркой подушке мха, усеянной крохотными росинками, румяная россыпь брусники! Увидя такой уголок, дети вскрикивали, на мгновенье замирали и затем летели со всех ног к облюбованному месту.
А вокруг шла работа.
Мужчины колотили по стволам кедров большими деревянными чурбанами. Грузные, растрескавшиеся шишки сыпались на землю.
Бабка Арина не позволяла бить по тем деревьям, которые облюбовала для себя. С бойком-молотком на длинной ручке, она сама взбиралась на верх кедра и сбивала шишки.
— Ой-ё-ё! Павлик! Тоня! Где вы там? Лезьте сюда! — кричала она детям.
Крохотные под исполинским деревом, они стояли внизу и, задрав головы, смотрели на бабушку. Однажды Павлик неожиданно расплакался:
— Ой, да бабушка назад не вернется!..
— Это почему? — спросил старый Ион.
— Шибко высоко, однако!
Дети подбирали шишки и хвастались друг перед другом:
— Какая у меня большенная!
— А эта-то! Гляди, бабушка!
— Расшеперилась… — говорила басом только что спустившаяся с дерева бабушка и закуривала трубку.
По вечерам разводили костер, и люди работали, сидя у огня. Деревянный валек катал шишки по чурбану с насечками. Чешуйки — дети называли их «копеечками» — отскакивали. Потом женщины начинали трясти решета, которые пропускали орешки и задерживали чешую. Орехи ссыпались в мешки. Дома их прокалят в печке, и на всю зиму у детей будет лакомство.
Тоня и Павлик, уставшие за день, перепачканные смолой, съедали свою кашу и засыпали под стук валька.
Когда работа кончалась и бабушка, взяв детей на руки, как котят, уносила их в балаган, они на секунду приоткрывали глаза. Они видели шатающиеся тени, освещенный высоким пламенем костра куст можжевельника и конскую морду с крупными диковатыми глазами.
А кругом глухой стеной стояла «чернь» — тайга. Она только чуть-чуть расступилась, чтобы дать место их маленькому лагерю. Непривычному человеку могло прийти в голову, что достаточно людям перестать двигаться — и тайга набросится на них, сомкнется, затянет поляну кочками, мхами, забросает валежником. Балаганы превратятся в груду обомшелых досок, кони в белеющие среди зелени кости, хмель и повилика всё заплетут и скроют людские следы.
