Он начал лизать соль, увлекся, перестал поднимать голову и слушать. Павлик, не дыша ждавший своей минуты, выстрелил, но в ту же секунду прозвучал и выстрел Иона. Старик уверял, что козла убил Павел, но торжество мальчика было неполным: втайне он не был уверен, что именно его пуля сразила козла. А еще через год, осенью, во время «рева» маралов[3] Павел упросил Иона попробовать в тайге маралью дудку.
— Зачем тебе? Ведь маралов бить нельзя. Запрещено, — говорил старик. — Дудка-то у меня давным-давно без дела лежит…
— Поглядеть на них охота, Ион!..
Протяжный, «задушевный», как говорил старый охотник, рев маралов несся по утрам из глубины тайги. Мальчик жадно прислушивался к этим звукам, то жалобным, то торжествующим.
Маралы отвечали призывам дудки, но сами не показывались, и Павел уже потерял надежду увидеть их. Наконец однажды, пробираясь с Ионом по глубокому узкому распадку, он услышал над собой треск сучьев, поднял голову и увидел марала. Зверь стоял на заросшей кустарником скале. Бока его вздымались. Мощные рога были откинуты на спину.
— Эх! — восхищенно прошептал Павел.
Марал на миг задержался на скале и метнулся в чащу, а на скале зашевелилось что — то мохнатое и огромное. Едва успев сообразить, что это медведь, Павел выстрелил. Зверь вздрогнул, заревел и сделал несколько шагов к краю скалы, пробуя спуститься. Павлик выстрелил еще и еще раз. Медведь упал.
Но когда молодой охотник, не помня себя, взлетел на скалу, животное поднялось и двинулось к нему. Ион снизу, со дна распадка, прицелился и почувствовал, как дрогнула его всегда уверенная рука.
Но у медведя не хватило силы. Он был трижды ранен. Огромная туша рухнула на землю.
В тот вечер старик пришел к Дарье Ивановне, поклонился ей и подал большой туес с медом:
— Охотник у тебя вырос, Дарья. Поздравлять я пришел. Будем чай пить!
Если в тайге и на реке Павел чувствовал себя как дома, то в школе верховодила Тоня. Она всегда первая читала интересные книги, зачастую объясняла другу уроки.
Училась она легко. Радость узнавания нового окрыляла Тоню все годы школьной жизни. Но в раннем возрасте бывали у нее дни, когда уроки не шли в голову. В таком настроении она могла весь вечер просидеть за «посторонней», как говорил отец, книгой или проболтать с подругой и только утром наспех просмотреть заданное. На уроках Тоня становилась рассеянной и озерной, а дома держалась очень независимо, словно пытаясь отстоять свою незаконную свободу.
