Бирича перебил Струков.
— О, черт! Как же мы забыли о их собачьем флаге. Завтра же все его увидят. Флаг надо сорвать, сорвать! — Он ударил кулаком по столу. — Сейчас же!
— Так за чем же дело стало? — Перепечко с трудом поднялся на ноги. — Пошли!
— Пошли! — вскочил молчавший до сих пор Трифон. Он был мрачен и избегал смотреть на жену. Левая его широкая черная бровь подергивалась, а руки, сжатые в кулаки, уперлись в стол. — Пошли!
Теперь голос Трифона прозвучал грубо и требовательно, как приказ. Павел Георгиевич подумал, что надо поддержать это предложение и таким образом избавиться от гостей, иначе могла возникнуть ссора. Она уже чувствовалась в воздухе. Трифон мог наброситься на Рули, который точно позабыл, что он находится в компании, что рядом с ним муж Елены Дмитриевны, за которой он слишком откровенно ухаживал.
— Да, да, — Павел Георгиевич вышел из-за стола. — Правильно, господа. Надо немедленно сорвать красную тряпку!
С шумом отодвигая стулья, все поднялись и направились к вешалке. Павел Георгиевич заметил, как Рули придержал за руку Елену Дмитриевну и что-то ей тихо сказал. Она, сузив зеленые глаза, пристально посмотрела на американца. На ее губах появилась улыбка, которая заставила Бирича выругаться про себя. «Вначале Свенсон, теперь Рули…»
Вспомнив о Свенсоне, Павел Георгиевич нахмурился. Пока он, Бирич, занят борьбой с большевиками, Свенсон преспокойно ездит по стойбищам, наживает новые тысячи. Бирич рискует, а Олаф богатеет без волнений и опасностей… «И тебя заставлю раскошелиться», — погрозил Бирич своему самому крупному конкуренту и обратился к Рули:
— Пойдемте, Рудольф?
— Нет, — качнул головой Рули. — Мы с Еленой Дмитриевной подождем вас здесь. Смена флага — событие национальное.
Из кухни выглянул Стайн. Он был уже одет. Рули сказал ему:
— С вами идет мистер Бирич.
Павлу Георгиевичу показалось, что его выгоняют из собственного дома, но он не подал виду и вышел в кухню, где толпились уже одетые гости. В руках у них были винчестеры. Тут же на кухне находились Еремеев и Кулик. Бирич встретился взглядом со слезящимися глазами Еремеева. Тот едва заметно кивнул. Павел Георгиевич, накинув соболью шубу, громко сказал:
— Ну, господа, в путь-дорогу!
Все вывалились из дома в гудящую, завывающую ночь. Пурга осыпала их снегом. Когда дверь захлопнулась за спиной Бирича, он схватил за руки Еремеева и Кулика:
— Стойте!
Голоса направившихся к зданию ревкома людей слабели. Пурга заглушала их. Бирич подождал еще несколько секунд и дернул за плечо Еремеева:
