Именно такая манера начинать разговор с середины или с конца и сбивала многих собеседников. "Недавно был в Москве, - продолжал он, - прошелся по книжным магазинам. Там на полках лежат любимцы вашей интеллигенции: Довлатов, Окуджава, Битов. А меня нет! Меня издавать не хотят. Говорят, спрос маленький, тираж не окупится". Он говорил спокойно, привычно. И было очевидно, что возражать не следует. А собственно зачем возражать? Его книг действительно не было в продаже. Обескураживала манера с налету говорить это все неподготовленному собеседнику. Мы, однако, отнеслись к "дежурному", необходимому монологу спокойно. Взгляд у писателя при этом был как будто оценивающий - взгляд искоса. Впоследствии мне казалось, что Горенштейну даже нравится вызывать замешательство у московского или петербугского гостя полемическими выпадами типа: "любимец вашей интеллигенции Окуджава..." и так далее о других знаменитых современниках. И достигал цели. Это не случайно: ведь фанатичный культ художника характерен именно для России. Так что бунт писателя против российской интеллигенции и истэблишмента был одновременно бунтом против культа личности, против коллективного преклонения перед признанным автортетом - не важно, в политике или в искусстве.
***
Не берусь объяснить, почему Горенштейн отнесся к нам с доверием, однако то, что мы не "нравоучали" его, не "диссидентствовали", видимо, сыграло положительную роль. Возможно, он почувствовал единомышленников. Нам нравились его бесстрашные политические статьи, пронизанные невероятной энергией, статьи писателя, считавшего своей обязанностью вмешиваться в политические дискуссии. Мы никогда не отказывались от самых парадоксальных его статей. ("И в новом "Зеркале Загадок", который на выходе, написал довольно остро и бескомпромисно"* - так он сообщал в одном из писем.) Был случай, когда на одной встрече с читателями кто-то из публики даже угрожал нам высылкой из Германии за публикацию статей Горенштейна о немецкой истории.
______________
* Из письма Ларисе Щиголь 20 марта 2000 года.
Любопытно, что некоторым "солидным" людям название "Зеркало Загадок" казалось несерьезным, тогда как Горенштейну оно нравилось.
Название было заимствовано нами у Хорхе Луиса Борхеса. "Зеркало Загадок" - так назвал он одно из своих эссе. Сам же Борхес использовал знаменитое изречение апостола Павла о неоднозначности и загадочности мира, в котором мы живем. Можно только пытаться преодолеть кривизну того зеркала, в котором мы видим отраженный искаженный мир. Чем тревожней времена, тем искаженней зеркальное отражение. Вероятно, Горенштейну импонировал литературный и творческий азарт семьи, издающей журнал при отсутствии денежных средств. Впрочем, говорила я, вот и молодой Борхес издавал журнал "Проа" в Буэнос-Айресе, не имея средств. "И какова была судьба журнала? спросил Горенштейн. "После полутора лет и пятнадцати выпусков Борхесу пришлось прекратить издание журнала", - ответила я. "На что же вы рассчитываете?" - спросил писатель. "На чудо." Такой ответ его устраивал. Время от времени Горенштейн рассчитывал на чудо.
