Горенштейн не скрывал своего характерологического сходства с Гошей Цвибышевым. Иногда, правда, в отличие от Флобера ("Мадам Бовари - это я"), он подчеркивал как-бы, на всякий случай, поправлял себя :"Это не совсем я, я - его прототип".
Со временем он стал осторожней обращаться и со словом "прототип", строже фиксировал дистанцию между собой и персонажем и говорил, что вложил частицу самого себя во всех своих литературных героев, в том числе и в тех, которые обладают силой, не ищущей себе оправданий, ставят себя вне нравственных категорий - по ту сторону добра и зла. Вероятно, он подразумевал героя пьесы "Детоубийца" Петра I, не нуждавшегося, в отличие даже от злодея Грозного, в самооправдании собственных деяний.
Полагаю, однако, что "замах" Гоши, пожелавшего политической власти, близок был молодому Горенштейну, пожелавшему покорить Москву пером и чернилами, или же, точнее, как он говорил, "самопиской", заправленной синими чернилами.
Перо скрипит, белая упругая бумага, на которой никогда не расплываются чернила, а наоборот, она вместе с чернилами впитывает мысли и чувства писателя, покрывается словами и совершается таинство, ибо между автором и текстом витает "святой дух перевоплощения".*
______________
* Вот почему, наверное, Горенштейн панически боялся компьютера. Он свято верил в особый контакт между автором и бумагой, на которой он пишет почему-то непременно синими чернилами (о чем он высказался вполне определенно в конце романа "Попутчики"). Образ компьютера и идея "благой вести" несовместны. К этой теме я вернусь еще в конце книги.
Я все же не могу так просто оставить стены древнего Кремля и красные ее, нагретые от дневного солнца кирпичи. Ночью Гоша снова, теперь уже один, пришел к стене, к тому травянистому холму, где еще сегодня днем они с Колей говорили о праве Гоши на "царство", на российский престол. В темноте кремлевская стена выглядела как-то по-особенному. "Учитывая мой нервный, впечатлительный склад ума вообще, - сообщает Гоша, - а также тьму, одиночество, звездную теплую ночь... понятно, почему я здесь задержался". Гоша прижался к древним кирпичам Кремля и так стоял довольно долго. Им вдруг овладело чувство почти религиозное, и он поцеловал кремлевские кирпичи. Он стыдливо оглянулся - кругом ни души. "Тогда я вновь припал губами к кремлевским кирпичам, втягивая их запах ноздрями.
- Господи, - зашептал я, - помоги, Господи..."
Кто только не молил удачи у столичных звезд! Не только ищущие власти политической, но и духовные властолюбцы - литераторы, деятели искусства. Однако, лишь к немногим дерзающим и достойным фортуна была благосклонна. "Утраченные иллюзии", "Красное и черное", "Обыкновенная история"...
