Фон Белову почудилось, будто в рассуждениях фюрера прослеживается некоторая непоследовательность, но он тут же отбросил эту нелепую мыслишку: фюрер ошибаться не может.
— Война на востоке развивается для нас чрезвычайно успешно, — продолжал Гитлер, потрясая кистями рук, — в ближайшее время большевики будут растоптаны… они уже растоптаны, они бегут. Очевидно, межпланетные арии прибыли посмотреть на Землю, зависли сперва, по ошибке, у большевиков — и с омерзением, с омерзением отвернулись от них, да. И прилетели к нам! — Он взмахнул рукой особенно живописно и убедительно. — К нам! Куда ещё могли они прилететь, а? Ясно же, что для них именно германский народ — совершенно естественный союзник.
Он резко сел в кресло, обвёл взглядом присутствующих. Присутствующие почтительно внимали.
— Вот что, генерал, — сказал Гитлер, — я назначаю вас руководителем особой группы, новой группы. Я называю эту группу — «Слейпнир».
Каммхубер вытянулся во фрунт, щёлкнул каблуками.
— Благодарю вас, мой фюрер! Я…
— Сядьте, генерал, — успокаиваясь, приказал Гитлер. Некоторые люди могут чувствовать себя спокойно лишь тогда, когда в состоянии чем-то управлять. — У вас там радийные локаторы, вышки, что ещё. Подберите специалистов… список представите послезавтра. Нам надо немедленно, любой ценой установить связь. Грядёт великая битва, Рагнарёк, как там.
«Фюрер доволен», — подумал фон Белов.
— И вот ещё что. Вы будете собирать и классифицировать сведения обо всех необычных событиях, могущих быть связанными со «Слейпниром». Обо всех, слышите, Каммхубер? Я решу с Канарисом… что? Идите, Каммхубер, Рейх ждёт.
— Задержись, — одними губами шепнул фон Белов старому приятелю. Кажется, тому шла неплохая карта — а Рейх никуда не денется. Рейх вечен, от него не убудет, если адъютант Фюрера отщипнёт себе небольшой кусочек вечности.
— Белов! — встряхнул его голос фюрера. — Немедленно вызовите ко мне Зиверса.
— Яволь, мой Фюрер! — молодцевато гаркнул в ответ фон Белов, мысленно поморщившись.
Он терпеть не мог «Аненербе»: здравомыслящие люди вообще не слишком любят всю эту мистику.
* * *
— Нет тут никакой мистики, — легко засмеялся Колмогоров, — чистая математика. Да и математика совсем простая.
«Да, — подумал Берия, — тебе-то все просто».
Впрочем, в этой мысли не было и тени раздражения: нарком вообще любил учёных, а уж этого математика не любить было просто невозможно.
Уже в девятнадцать лет Андрей Николаевич Колмогоров построил какой-то особенно хитрый ряд Фурье — и стал всемирно знаменит. В тридцать пять был избран действительным членом Академии наук СССР, выдавал результаты в совершенно, казалось бы, разнородных областях математического знания — и каждый из этих результатов неизменно оказывался фундаментального свойства, качественно меняющим представления научного сообщества о задаче.
