— Понял, вашбл…дь!
— Меня можешь звать, хм, — вспомнил давнее прозвище, — Сверчком. А его…
— Чайльд-Гарольдом, — сказал Николя.
— …Тюльпаном.
Николя закашлялся.
— Понял, господин Сверчок.
(«Я всю жизнь этого ждал, — подумал Аркадий. — Что явятся ко мне непонятные люди, которым я сгожусь таким, каков есть, и сделают меня богатым»).
— Главное условие: не пить и не болтать. Ни жене, ни друзьям, — если проболтаешься, погибнешь. А как всё исполнишь, получишь ещё денег.
Аркадий уже всё понял.
— Тогда иди.
* * *
— Тюльпан, значит? — уныло поинтересовался Николя, когда ехали домой (оба на одной его лошади).
— Для прикрытия.
Раевский-младший вздохнул и более не спорил.
Kennst du das Land, wo die Zitronen blühn,
Im dunkeln Laub die Goldorangen glühn?[7]
Гёте
Был приглашён статский советник Воскресенский.
— Есть вести от министра? — спросил Иоаннис, как только Воскресенский явился.
— Так точно-с, — статский советник кивнул; колыхнулись густые серебристые баки, сросшиеся с усами.
— Так говорите, прошу вас.
— Господину министру известно о событиях в Неаполе причём, насколько я могу судить, было известно и заранее.
Иоаннис нервно растянул уголки губ. Лицо его было более подвижным с левой стороны, отчего всякая улыбка выходила кривой.
— Насколько заранее? И сейчас-то нельзя с уверенностью сказать, случится ли переворот.
— Точно так-с.
— Что?
— Должен бы случиться, — сказал Воскресенский. В это время он думал о том, что, пожалуй, господин статс-секретарь в последнее время сдал. Из-за привычки одеваться в чёрное его превосходительство выглядел ещё более бледным, чем был в действительности; глаза его глубоко запали, в них появился лихорадочный огонь, как у чахоточного больного.
Иоаннис в это время гнал из головы упорно лезущую мысль: на Корфу сейчас вспахивают поля под будущие виноградники. К началу зимних дождей на пашни высадят саженцы лозы, а по истечении трёх лет в сентябре будет собран первый урожай — 1824-го года. Что-то ещё будет в 24-м году, кроме вина?
На Корфу прошло его детство. Потом, уже после окончания университета, 23-летний врач Иоаннис из славной семьи Капо д'Истрия вернулся на остров заниматься единственными нужными ему вещами: лечить людей и спорить с товарищами по ложе Семи Островов. Масонство досталось Иоаннису невольно — по наследству; заседания были для него не таинством, но возможностью встретить образованных людей, с которыми в светской жизни молодой лекарь виделся редко.
