— Может быть, сделаешь сэндвичи, солнышко?
Эран и раньше сталкивалась с этим его качеством, видела, как ловко Бен убеждает людей сделать то, с чем он и сам прекрасно бы справился. Но она послушно приготовила сэндвичи с ветчиной и подогрела две тарелки с супом.
Усевшись на полу в кружок, они принялись за свой импровизированный ленч.
— Нам понадобятся стол и стулья, комод и… — начала Эран.
— Что мне сыграть? — перебил Бен.
— Да, Шопена, я думаю. — Клем предложил было сперва сыграть одну из композиций Бена, но нет, это было бы слишком самонадеянно; Шопен звучал более вдохновляюще, задавал планку, к которой надо было стремиться.
Проглотив последний сэндвич, Бен вернулся к окну и уселся на табурет, который магазин прислал бесплатно.
Эран затаила дыхание, как она делала всегда, когда Бен начинал играть, предвкушая и опасаясь, даже сегодня, дома, среди друзей. Играл ли он для себя или на публике, у него была своеобразная манера сконцентрироваться перед выступлением: прикрывая глаза, он собирался, готовился, подобно атлету на старте, увлечь слушателей за собой, как спортсмен увлекает зрителей своим действом.
Эран никогда прежде не слышала, как Бен играет Шопена, но слышала, как он однажды заметил, что польский композитор был не просто романтиком-исполнителем, каким его видит большинство; его хроматические гаммы для правой руки требовали такого мастерства, что левой руке приходилось очень сильно работать, чтобы поддерживать гармонию звучания. Мягко-мягко Бен попробовал несколько нот и затем заиграл ноктюрн, отдаваясь всем телом его течению, склоняясь и раскачиваясь над клавишами, не поднимая глаз, вкладывая в исполнение, подумала Эран, всю душу, все, что композитор только мог желать. Взглянув на лица Рани и Клема, Эран сразу же получила подтверждение тому, что она лично знала с самого начала: призвание Бена — классика, и когда-нибудь он будет признан именно как исполнитель классической музыки. Было ужасно жалко строить его популярность на основе легко запоминающихся песенок, предназначенных для раскрутки, — но это была тренировка терпения и смирения, что никак не могло повредить ему. К тому времени, когда Бен станет писать мюзиклы, музыку для фильмов и даже оперы, у него уже будет очень глубокое представление о том, к чему тянутся слушатели, вне зависимости от жанра.
Эран не хотелось, чтобы Бен переоценивал себя или обманулся бы в своих ожиданиях, но сейчас, в кругу близких, она была потрясена, с какой легкостью он развился и достиг более сложного уровня. Но исполнять музыку Шопена — это одно, а писать свою такого же уровня — совсем другое!
