Поэтому объективность и есть крайняя форма субъективности. Жажда познания есть жажда преодоления одиночества. Познание есть выход из себя в другое и других, необычайное расширение "я" и его сознания, победа над разделением пространства и времени. Но познание объективированное не есть настоящий выход из одиночества, ибо никакой объект не. выводит из одиночества. Объект всегда чужд "я", и перед объектом "я" остается в себе. Трагические противоречия "я" не преодолеваются никакой объективацией, ни объективированным познанием, ни объективированной природой, ни объективированным обществом. Лишь то познание, "действительно преодолевает одиночество, которое построено в перспективе общения, а не в перспективе общества. В перспективе общества познание социализировано, и его общеобязательность носит социальный характер, есть "достижение общего", а не общности. Одиночество онтологически есть выражение тоски по Богу, по Богу, как субъекту, а не объекту, как "ты", а не как "оно"[8]. Бог и есть преодоление одиночества, обретение близости и родственности, смысла, соизмеримого с моим существованием. То, чему я только могу принадлежать и довериться абсолютно, отдаться без остатка, и есть Бог и только Бог. Но Бог не есть для меня объект. Объективация и социализация моего отношения к Богу делает для меня Бога внешним авторитетом.
Можно было бы сказать, что одиночество существует лишь субъективно, а не в онтологическом порядке бытия. Но то, что существует лишь субъективно, преодолимо лишь существующим и затрагивающим глубину бытия. Бытие ведь раскрывается "субъективно", а не "объективно". Отношение "я" к миру двоякое. С одной стороны, это переживание одиночества, чуждости миру, переживание своего прихода в этот мир из совсем иного мира. С другой стороны, "я" раскрывает всю историю мира, как свой собственный глубинный слой. Все со "мной" происходит, все есть "моя судьба"[9]. То мне все представляется чуждым и далеким, то все представляется происходящим со мной самим. Но и происходящее со мной самим может мне быть чуждо. Так, общество есть для меня объект, социальность есть объективация. Общество не экзистенциально, и жизнь в нем, выброшенность в него есть чуждое во мне самом и не решает вопроса о преодолении одиночества. Но тот факт, что я выброшен в социальную обыденность, имеет огромное значение для судьбы "я", есть факт его внутреннего существования. Выброшенность "я" в социальную обыденность есть его падшесть. Но эта падшесть есть событие в его существовании. "Общество" есть судьба "я" в этом мире разобщенности. В известном смысле можно сказать, что "общество" находится в "я". Карус говорит, что сознание связано с частным, индивидуальным, бессознательное же с общим, сверхиндивидуальным[10]. Это верно в том смысле, что в бессознательном слое "я" заключает в себе всю историю мира и общества, все то, что сознанию представляется чуждым и далеким. В сознании "я" раскрывает в себе лишь частичное содержание. "Я", отпавшее от глубины своего существования в объективированное общество, должно защищаться от общества, как от врага. Человек защищает свое "я" в обществе, играя ту или иную роль, в которой он не таков, каков он в себе[11]. Социальное положение "я" всегда есть разыгрывание той или иной роли, роли царя, аристократа, буржуа, светского человека, отца семейства, чиновника, революционера, артиста и т. п. и т. п. "Я" в социальной обыденности, в обществе, как объективации, совсем не то, что в своем внутреннем существовании. (Это основной мотив художественного творчества Л. Толстого.) И потому так трудно добраться до подлинного человеческого "я", снять с "я" покровы[12]. Человек всегда театрален в социальном плане. В этой театральности он подражает тому, что принято в данном социальном положении2. И он сам с трудом добирается до собственного "я", если слишком вошел в роль. В этом смысле театральность есть один из путей объективации. Человек живет во многих мирах и играет в них разную роль, по-разному себя в них объективирует. Это хорошо показывает Зиммель. Поразительнее всего, что "я" представляется чуждым и вызывает чувство одиночества то, что им же объективировано, что есть отчуждение "я" от самого себя. "Я" как бы само полагает чуждость себе.
