Гауптманн подошёл чуть поближе:
- Сейчас ты будешь доказать, как сильно ты не льюбишь коммунист и комиссар. Ты сам его будешь стрелять.
- Я?!
- Да, ты. Ты же хочешь быть короший "хиви", помогайт Великий райх?
- Да-да-да, конечно!... То есть, яволь, херр офицер! - от взгляда гауптмана Пыжику стало очень страшно.
"В конце концов, - лихорадочно размышлял Варсонофий, - что в этом такого? Ведь расстрелять комиссара - это благое дело для всего человечества. Этот уже не будет потом туманить мозги молодёжи, ходить по школам с дурацкими воспоминаниями. Мир станет чище. Да и, к тому же, этого немцы всё равно убьют..." Пыжик принял решение. Поэтому протянутый ему карабин взял без колебаний.
Политрука, который стоять самостоятельно не мог, и вообще был без сознания, прикрутили куском телефонного кабеля к задранной вверх станине опрокинутой "сорокапятки". Пыжик, боясь промахнуться, подошёл, почти упёршись срезом ствола в грудь. В этот момент Грищук пришёл в себя, поднял взгляд на Пыжика. Ничего, кроме усталости и презрения, в этом взгляде не было.
- А-а-а, Пыжик. Нашёл себе хозяев... Уйди уже... воняет от тебя, не мешай дышать...
Пыжик взвизгнул, зажмурился и надавил на спуск. Грищук дёрнулся и обвис. Но застывшие открытыми глаза его продолжали смотреть на Пыжика. Это было невыносимо! В истерике Пыжик передёрнул затвор, надавил ещё раз. Выстрела не последовало. Немцы на всякий случай оставили в карабине всего один патрон...
С того дня в роте Грюна стало два "хиви": добровольный помощник первого сорта - Грибаускас, и добровольный помощник последнего сорта - Пыжик. Почему они были поделены по сортам? Просто потому, что "херр гауптманн так решил". И спал литовец на воле, а Юлий всё-таки под постоянной охраной.
Перевоспитание Пыжика шло вперёд семимильными шагами - под руководством Грибаускаса. Через пару дней Пыжик уже усвоил, что высказывать какие-либо симпатии к секс-меньшинства - себе дороже. Что о былых попытках примазаться путём женитьбы к "богоизбранному народу" лучше вообще не заикаться - понял почти сразу. Более того, на третий день уже уверенно научился называть евреев только "жидами" и даже научился их презирать. Заодно перенеся на "племя израилево" всю свою обиду и ненависть, питаемые к бывшей жене. Главное, что по отношению к коммунякам и Сталину ничего менять не пришлось - это успокаивало. Как ни крути, а стержня в своих убеждениях Варсонофий не утратил и не сменил. Просто сменил некоторые малосущественные ориентиры, мешающие борьбе со сталинизмом-патернализмом. Периодически, при каждом удобном случае, Пыжик напоминал начальству о своём интеллигентстве и литературных дарованиях, заверяя, что сможет написать произведения, которые поднимут практически весь российский народ на борьбу с большевиками. От чего-то в ведомство Геббельса его направлять не спешили. Пыжик надеялся, что это временно. О своём "попаданстве" он решил больше не упоминать и надеялся, что про это забудут.
