Об этом же сказал Святозару и сам Бату, когда связанного князя усадили подле него:
— Поверь, этим приглашением я ничем не умалил твоего достоинства, ибо здесь присутствуют только мои братья и племянники-чингизиды, а также темники и мой верный мудрый Субудай, с которым когда-то почел за честь скрестить сабли даже твой отец. Думаю, и Субудаю тоже приятно видеть перед собой сына человека, чьи люди некогда убили его единственного сына Урянхатая[43]. А вот ты забыл закон гостеприимства, гласящий, что приглашение хозяина священно.
— О каком гостеприимстве можно говорить, когда ты сидишь в моем доме?
— А вот тут ты ошибаешься, — усмехнулся Бату, ничуть не смутившись от дерзости пленника. — Это просто жизнь, где все течет и все меняется. Вода, текущая в реке, принадлежит этой реке, но если ты черпаешь из нее чашу, то, держа ее перед собой, можешь сказать: «Это моя вода». И шкурка лисы тоже принадлежит лисе. Но когда ты убиваешь зверька и шьешь себе из него шапку, то это уже не его шкурка, а твоя. Так и тут. Когда-то, год назад или месяц, даже еще вчера эта крепость была твоей. Но я убил твоих воинов и захватил ее. Выходит, теперь она моя. Что скажешь?
Святозар до крови прикусил нижнюю губу, чтобы сдержаться, и спокойно ответил:
— Ты прав. Ныне она твоя. Но все в жизни меняется. Когда сюда придут воины моего отца, Оренбург снова станет русским.
Бату улыбнулся:
— Глупец. Ты же видел несокрушимую мощь моих туменов. Твои люди стояли так долго, потому что я не пустил в ход главную силу, которая прошла бы сквозь них, как нож сквозь масло.
— Ты победил обманом, но больше он тебе не удастся, — возразил Святозар. — Что проку во взятом Оренбурге? Тебе не покорятся даже остальные крепости на Яике, а что уж говорить о самой Руси.
— Мне крепости, может, и не покорятся, но перед сыном самого каана Руси они все равно откроют свои ворота, — заметил Бату.
— Неужто ты думаешь, что я стану помогать тебе хоть словом?! — усмехнулся Святозар. — Скорее солнце взойдет завтра с другой стороны, чем я это сделаю.
— Мне жаль, — деланно опечалился Бату. — А ведь я просто хотел помочь тебе сесть на отцовское место. Извини, но, зная, как ты его боишься, мне пришлось подтолкнуть тебя к этому. Зато теперь, после твоего предательства, о котором он все равно скоро узнает, я развязал тебе руки. Это ведь первый раз предавать страшно и стыдно, а потом… — он махнул рукой.
— По-моему, ты связал мне руки, а не развязал их, — произнес Святозар.
