А кто видел? Ни с чем не сравнимая картина — в открытом поле настигнут отряд противника. На них обрушивается такой огонь, что только брызги летят. Даже по Годзилле>[27] так не стреляли в кино. Для обозначения ведения огня даже сложился специфический жаргон: «дать очередь», «зондирование», «отбор цели», «конструктивный вес залпа», но я никак не мог научиться различать виды огня, для меня все было едино: просто конвульсивный взрыв, минута безумия, затянувшаяся на час. Иногда велся огонь такой плотности, что невозможно было понять, ведется ли хоть какой-то огонь в ответ. Уши и головы наполнялись таким грохотом, что постепенно все начинали слушать животом. Один мой знакомый английский журналист записал на пленку разрыв тяжелого снаряда и утверждал, что использовал запись, соблазняя американок.
Временами вы чувствуете себя настолько хрупким, что не хочется ни во что влезать. Это чувство наваливалось, как предпоследний вздох. Порывы к действию и страх то и дело перевешивали друг друга, и тогда мечешься из угла в угол, пытаясь найти одно или другое, но ничего не находишь. Вообще ничего не происходило, разве что муравей в ноздрю залезет, или сыпь в паху высыпет, либо лежишь всю ночь, ожидая утра, когда можно будет встать и продолжать ждать уже на ногах. Как бы оно ни оборачивалось, ты продолжал освещать войну, отобранные тобою истории рассказывали о ней все как есть, а во Вьетнаме увлеченность насилием не долго могла оставаться неудовлетворенной. Рано или поздно она обдавала всего тебя диким дыханием своей пасти.
«Трясуха-потрясуха» называлось это на жаргоне, пальба со страшной силой. Огневой контакт. Ничего не остается, кроме тебя и земли. Целуй ее, жри ее, совокупляйся с ней, паши ее собственным телом, прижмись к ней как можно плотнее, но только так, чтобы в нее не уйти, не стать частью ее. И угадай, что там пролетает в дюйме над твоей головой. Сожмись и покорись. Это земля. Под обстрелом теряешь голову. И тело тоже. Неправдоподобно, невероятно; люди, занимавшиеся самыми жестокими видами спорта, говорили, что никогда не испытывали ничего подобного: наносимый удар молниеносен и внезапен; тебя захлестывают волны адреналина из резервов, о которых ты и не подозревал, пока не окунаешься в них с головой, топя в них чувство страха, испытывая готовность чуть ли не утонуть в них и, как ни странно, обретая безмятежность. Если, конечно, не наложишь в штаны и не завопишь от ужаса, молясь и отдаваясь всеобъемлющей панике, проносящей над тобой весь бардак этого мира, а иногда и пронизывающей тебя насквозь. Вряд ли можно одновременно любить войну и всем нутром ее ненавидеть, но временами эти чувства способны перемежаться со страшной скоростью, сливаясь в колесо, закручивающее тебя до того, что война и впрямь превращается в балдеж, как гласят надписи на бесчисленных касках. После подобного опьянения наступает жуткое похмелье.
