— Алиса! Алиса!
Гувернантка подала Алисе пальто. Все поспешили к ужину. От Алисы и ее гувернантки я отстал. В толпе меня прибило к какому-то мужчине. Его облик показался мне знакомым… Вдруг он обернулся. Это был мастер.
Когда мы вернулись в парк, он совсем преобразился. Среди листвы, низко подвешенные, светились крупные голубые и красные фонарики. Проголодавшиеся школяры бросились к столам, словно волчата. Учителя безнадежно пытались навести порядок. Дамы удалились в зал ресторации; девочек увели домой. Я видел, как Элла Шаркёзи умоляла свою мать позволить ей задержаться еще хоть ненадолго. Маленький лопоухий первоклашка, покачиваясь и держась за живот, неверным шагом поспешил в темную глубь парка.
После ужина построили и нас. Начинались танцы для взрослых; остаться на празднике разрешили только седьмому и восьмому классам. Бывшие воспитанники школы, получившие аттестат зрелости в прошлом году, улыбаясь и дымя сигаретами, с тросточками в руках, смотрели, как строят нас, их наследников, словно куклы. Мне, правда, директор разрешил остаться с родителями. Но отец не счел возможным делать для своего сына исключение. И вообще он полагал, что детям следует ложиться пораньше. Маленькую Бёжи давно уже отослали домой с нянюшкой Виви. Словом, я встал в строй вместе со всеми, и мы, распевая во весь голос, зашагали домой во главе с господином учителем Какаи.
Пока мы следовали по освещенной аллее парка, сохранялся полный порядок. Но в темном поле ряды сразу распались. Небольшими группами, по пять-шесть человек, мы с дикими индейскими кличами бросились кто куда. Напрасно взывал Какаи, требуя вернуться в строй. Мы только лаяли в ответ по-собачьи. Кто-то затянул нашу школьную припевку:
Косинус икс тангенс пи,
Кёбдек Микша, не вопи,
дорогой ты наш!..
Наци Какаи взмолился:
— Ладно, мальчики, я понимаю… И если вы… если вам весело… иногда можно, конечно… По правде сказать…
Его никто не слушал. На окраине города то одна, то другая стайка, не простясь, исчезала в какой-нибудь тихой улочке, оглашая окрестность лихими воплями… Пожалуй, все были немножко под хмельком…
Лишь несколько человек оставалось еще с Наци Какаи. Но тут он, рассердившись, велел нам идти по домам, а сам зашагал назад, к бумажной мельнице. Собственно, я-то был уже дома. Усталый и сонный, постучался в оконце комнаты для прислуги. У Мари был свободный день; няня Виви сидела одна у выскобленного соснового стола, склонясь над большим старинным молитвенником с оловянным крестом на обложке. Старые глаза в простых очках довольствовались тусклой кухонной лампочкой. Оставаясь одна, няня Виви совестилась включать для себя электричество.
