Афат — самый прекрасный город Гаона, раскинулся в устье реки подобно изысканной маске.
— К югу от Афат есть лесной заповедник, который вам тоже может быть любопытно посетить. Хотя, — он нахмурился, подумав о багаже Авта, — вам понадобится приобрести определенное снаряжение, если соберетесь туда надолго.
— Я редко хожу в походы по мирам, с которыми не вполне знаком.
— Сомнение — мудрая политика. Я не советовал бы вам ходить в походы по Гаону в одиночестве.
— Почему, уважаемый? — спросил Авт.
— Вонды.
— Вонды?
— Они размерами от очень маленьких до... — Кельс сложил руки чашечкой, потом развел шире. — Вот таких. Укус самых обычных, маленьких, саднит несколько дней. Более крупные могут доставить человеку и более серьезные неприятности. Яд некоторых действительно пользуется спросом в определенных кругах. — Ему вспомнились вонда-бары в северных округах города, и он издал негромкий возглас омерзения. — Не советую. А опасаться вам надо чайной вонды.
— Она опасна?
— Она называется чайной вондой, потому что после ее укуса времени, оставшегося до смерти, как раз хватит, чтобы заварить чай и выпить чашку.
Авт поднял бровь.
— Не самый мудрый способ провести оставшиеся тебе несколько минут. Вы встречались с такой?
— Она меня укусила, — сказал Кельс. Ему было пятнадцать. Его дядя купил на афатском рынке корзину плодов и оставил на скамье для детей: узкой и длинной, идущей вдоль задней стены дома. Фрукты были спелые, крупные, темно-пурпурные, и Кельс, увидев их, без раздумий сунулся в корзину. Не успел он коснуться плодов, как почувствовал ледяной укол.
— Что вы сделали? — спросил Авт Эмнис. — Надо полагать, чайник кипятить не стали.
— Я запаниковал, — ответил Кельс.
Несколько мгновений он стоял, моргая и пытаясь осознать, что случилось, а холод полз по руке, взбираясь к запястью, и тут он увидел чайную вонду, которая присосалась к ней, выпроставшись из пурпурного плода. Центр тела вонды был мертвенно-белым, с серебристыми полосками. Окружавшая его мембрана пульсировала и подрагивала, спирально загнутые края наливались розовым и красным, а хоботок вонзался все глубже в руку. Под его взглядом кисть стала неметь, а лед пополз дальше, мимо запястья к локтю. Он попытался закричать, но не издал ни звука.
— Я застыл.
— А как вам следовало действовать? — спросил Авт Эмнис.
— Мне следовало схватить самый большой нож на кухне и отсечь себе руку.
И когда он понял это, то побежал через комнаты, открыл ящик и выхватил оттуда нож, тяжелый, с лезвием шириной три дюйма и длиной пятнадцать. Но затем застыл, бессильный сделать то, что должен был сделать, а вихрь страха и паники вымел из разума все мысли. Тут на кухню заглянула его сестра. Она покрыла расстояние между ними в бешеном темпе, вырвала нож из его руки и толкнула его к полкам. Затем, словно разделывая дичь к пирушке, выпрямила его руку, решительно ударила по ней ножом, прорезав кость и плоть, и отсекла руку как раз ниже плеча.
