— Имею. Очень имею. И страдаю от ваших охломонов.
Тут Роман Авдеевич оживился.
— От кого именно? В чем?
— Ах, если бы один,— сказал академик.— Их тьма. Попробуйте на моем месте,— он почесал свой малиновый висячий нос.— Они у вас, как на подбор.
— Напрасно вы обобщаете,— произнес Роман Авдеевич со значением.— Прислушались бы. Если у вас есть конкретно на кого материал, мы готовы.
— Что готовы? — недоуменно спросил Сургучев.
— Назовите, кто вам мешает. У нас должно быть взаимопонимание. Мы вам всегда шли навстречу. Мы же вас академиком сделали, премию дали.
— Вы? — спросил академик совершенно недопустимым тоном.
— А кто же еще?
— Я полагал, мои работы...
Роман Авдеевич хмыкнул, как можно язвительней. Ничего в городе не делалось без его ведома. Депутатов сперва выбирал он, потом население, и судей, и секретарей; он утверждал директоров, с ним согласовывали начальников и почты, и милиции, и вокзала, а уж кого на академика, это подавно.
— Значит, как у Щедрина,— сказал академик.— Только те науки распространяют свет, кои способствуют выполнению воли начальства,— и сам засмеялся, продолжая распивать принесенный чай и похрустывать печеньем.
Следовало ему вести себя поскромнее, учитывая, что биография его была и без того подмочена. Сидел! В молодости был на Беломорканале. Никакне научные труды этого не перекроят. Некоторые утверждают — почетная фигура для нашего города. И что с этого, спрашивается? Какая польза от него Роману Авдеевичу? Одни хлопоты и неприятности.
— Мы контролируем вашу работу, а вы, значит, хотите наоборот? Нас контролировать хотите? — спросил Роман Авдеевич и устремил на академика свой замораживающий взгляд, от которого люди теряли дар речи. Академик отставил чашку, вытер губы.
— Хочу, - признался он.
Собственно, это словечко окончательно решило его участь. Да еще некоторая надменность, как будто именно от него, Сургучева, что-то могло зависеть, от его мнения о Романе Авдеевиче и всех сидящих в этом здании.
С этого времени работу Сургучева засекретили, предупредили, что упоминать ее, ссылаться на нее нельзя, нарушение будет рассматриваться как разглашение гостайны. Сам академик по своим анкетным данным доступа к своим материалам был лишен. Выезд за границу ему был запрещен, сделали его невыездным. Настырным иностранцам сообщали, что он или болен или занят. Наперекор официальным сведениям Сургучев писал, что здоров, рад был бы приехать на симпозиум, да не пускают. Явно нарушал правила приличия. Пошел на конфронтацию. Нанес урон авторитету власти. Немудрено, что однажды вечером его избили в его же парадной. По его заявлению, трое парней, ничего не объявив, молча стали избивать. Он упал, они потоптали его, впрочем, аккуратненько, учитывая хрупкий стариковский костяк. Так что крупных телесных повреждений не осталось. Плащ порвали, костюм. В милиции интересовались, не взяли ли чего. Записали: "Факта ограбления, по словам потерпевшего, не было".
