– Докладаю: посыльная – старуха, а завтракать ничего нет.
– А семга малосольная? Вчера же, помню, была семга, много семги в прованском масле! – удивился поручик.
– А вчерась всю ее вы изволили съесть.
– Что, столько семги? Ну подай хоть чего-нибудь!
Тимофей подошел к комоду, извлек из стоявшего на нем сапога початую бутылку хересу и на удивленное восклицание Клещева, как это, дескать, херес оказался в сапоге, невозмутимо молвил:
– А коли б я его туда не сунул вчерась, то не было бы и хересу.
– Вот молодец! – похвалил его Ржевский. – Ну, давай ищи теперь сапог с закускою!
– Сапог с закускою?! – испугался Клещев. – Ты что же, закуски в сапогах держишь?
Ржевский успокоил товарища, пояснив, что это всего лишь что-то вроде каламбура: дескать, если херес оказался в одном сапоге, то закуска вся, стало быть, в другом.
– Я не понимаю таких каламбуров, – решительно запротестовал Клещев. – Пошли-ка лучше Тимофея ко мне – у меня там холодная телятина есть, мой Степан нарежет. Да хрену пусть, что ли, от меня прихватит, а то херес твой без закуски да хрену пить совершенно невозможно.
Настаивать на поисках «сапога с закусками» Ржевский не стал – велел денщику пойти к Клещеву.
Тяжело вздохнув, что означало «эва ты, барин, до чего докатился, чужой телятиной побираешься», Тимофей отправился исполнять приказание. Он отсутствовал не более пяти минут – Клещев снимал соседнюю квартиру, – однако, когда вернулся, застал господ уже выходящими на улицу. При этом и от Ржевского, и от Клещева, только что заявлявшего, что, дескать, совершенно невозможно пить херес без закуски и хрену, этим хересом и пахло.
– А телятину теперь куда? – спросил Тимофей.
– Сам и ешь, – приказал ему на ходу Ржевский.
Тут он вдруг остановился и, обернувшись, произнес:
– Да. Вот еще что, Тимофей… Хочу у тебя спросить… Когда это я говорил, что я не человек, а плющ? Ты, поди, что перепутал?
– И ничего я не спутал. Это вы в Твери говорили.
– Зачем же я плющом представлялся?
– Ну, правду сказать, выпимши были и даму хотели соблазнить. А чтоб она ничего не заподозрила, говорили ей, что вы всего-навсего плющ, а не человек, и потому обиды ей не сделаете. А сами все ближе, ближе… А дама та…
– Все, Тимофей, ясно. Можешь не продолжать.
– А дама та вам не очень-то верила, – тем не менее продолжал Тимофей. – Можно сказать, совсем не верила. Завизжать даже изволила…
Ржевский ничего уж более не стал говорить и поспешил за спускавшимся по лестнице Клещевым.
