После недолгих препирательств мы с Никой сели в машину и поехали на поворот. Больше часа прыгали по ухабам и выбоинам, так что очень скоро я пожалела, что поехала; из вредности, наверное. И что на меня нашло? К тому же у меня вдруг разболелся желудок.
На повороте мы вышли из машины и минут сорок бродили по обочине. Я уже почти задыхалась от досады на себя и наверняка задохнулась бы, если б не Ника. Она не обращала на меня внимания. Упорно давила на кнопки телефона, кусала губы. Чуть не плакала, и на щеках расцветал румянец. Я стала наблюдать за ней и вскоре забыла обо всём, даже о желудке. Ника не видела никого, ничего не осознавала. Она ждала, изнывала от нетерпения и нервничала, и вся была – мучительная жажда… У неё горели глаза, сжимались и разжимались кулаки. Когда она встречалась глазами со мной, было ощущение, что Ника смотрит сквозь меня и ей наплевать, что я это понимаю. Я первый раз видела человека в таком состоянии. Когда я попыталась отыскать для него слово, в голову пришло – одержимая.
Наконец показался автобус, подкатил и мягко остановился. Дверь открылась, но никто не вышел.
– Вы едете? – крикнул водитель.
Ника молчала.
– Нет, – ответила я.
Дверь закрылась, и автобус покатил дальше.
– Видимо, из-за репетиций, – сказала Ника бесцветным голосом.
Мы сели в машину и поехали в гостиницу. Я терпела ухабы и выбоины, уговаривая себя, что через полчаса мы уже приедем. Ника сидела с измученным видом и влажными глазами. Она едва сдерживала слёзы.
На террасе гостиницы сидел Леон. Мимо него ходили постояльцы.
– Ну что, не приехали?
– Нет.
– Мне прямо сейчас ехать за пивом? – спросила Ника.
– Можно завтра, – великодушно разрешил Леон. – Сейчас нам ещё есть что пить.
У меня пропикал телефон. «Занимались сексом и опоздали на автобус, – писал Арсений. – Приедем завтра вечерним».
– Бурная сексуальная жизнь помешала Арсению присоединиться к нам, – сказала я.
Я не могла понять, почему мне хочется дразнить Нику. Хотя, если заглянуть в глубь себя и честно посмотреть из этой всезнающей глубины себе в глаза, то, конечно… Я чувствовала, что Ника как-то уж слишком отчётливо, слишком пристрастно стала мне неприятна после того, как я узнала, что она готова сделать ребёнка орудием шантажа, и дело пошло совсем плохо, когда я узнала об аборте. Сейчас меня раздражал даже звук её голоса.
– Делать нечего, – сказал Леон. – Я думаю, самое лучшее, что мы можем сделать, – это добросовестно напиться. Он не сообщил, когда приедет и приедет ли?
