— Все это очень хорошо, — заявил вдруг агент, — но перед возвращением в Германию мне нужны две тысячи франков.
— Неужели?
— Да, и причем немедленно, до того, как вы уйдете из кафе. Я задолжал именно эту сумму, так что мне необходимо ее добыть.
— Боюсь, что я ничем не смогу вам помочь.
Злость, отразившаяся на лице Бернарда, сделала его еще более отталкивающим.
— Вам придется это сделать!
— Почему вы так думаете?
Шпион наклонился вперед и, не повышая голоса, так что его мог слышать один лишь Эшенден, разразился гневной тирадой:
— Вы что, думаете, я и дальше буду рисковать жизнью за жалкие гроши, вроде тех, что вы мне сейчас вручили? Дней десять назад в Майнце поймали и казнили за шпионаж одного типа. Небось, это был кто-то из ваших агентов?
— У нас в Майнце сейчас никого нет, — беззаботно ответил писатель. В буквальном смысле так оно и было. Эшенден недоумевал, почему это оттуда перестали поступать донесения; сообщенная же Бернардом новость все объясняла. — Вы же отлично знали, сколько будете получать, когда брались за эту работу, — продолжал писатель. — Если вас это не устраивало, не надо было соглашаться. Я не уполномочен давать вам ни пенни сверх того, что вы уже получили.
— Видите, что у меня здесь? — спросил Бернард.
Он извлек из кармана маленький револьвер и показал его Эшендену.
— Ну, и что же вы собираетесь с ним делать? — отреагировал тот. — Заложить в ломбард?
Сердито передернув плечами, агент снова спрятал револьвер. Эшенден подумал, что согласно правилам театрального искусства ни один даже самый пустячный эпизод не должен оставаться без последствий. Так что выходка Бернарда явно была не случайной.
— Вы отказываетесь дать мне деньги?
— Конечно, отказываюсь.
Шпион, в начале разговора державшийся подобострастно, теперь стал агрессивен, однако головы не терял и потому не повышал голоса. Эшенден понимал, что этот Бернард, каким бы негодяем он ни был, агент стоящий. Поэтому решил посоветовать Р. повысить ему жалованье. Сцена его забавляла. Немного поодаль два тучных чернобородых жителя Женевы сражались в домино; в другом углу зала молодой человек в очках с необыкновенной скоростью лист за листом исписывал почтовую бумагу, намереваясь послать кому-то длиннющее письмо. Швейцарская семья — папа, мама и четверо детей (кто знает, вдруг их фамилия была Робинзон[5]?) — сидела за столом, смакуя поданный им в маленьких чашечках кофе. За прилавком caissier[6], импозантный брюнет с широкой грудью, обрамленной фалдами черного сюртука, читал местную газету. Вся эта обстановка придавала мелодраматической сцене, в которой участвовал Эшенден, какой-то гротескный характер. Ему самому, однако, свою роль приходилось играть всерьез.
