Заставляю себя выждать еще минут десять и возвращаюсь в начало проезда. Вот она, забитая снегом канава. У березы с облетевшими листьями навстречу мне выходит Хасан.
В руках у него синий змей — первое, что бросается мне в глаза. Сразу замечаю, что его чапан спереди весь перемазан грязью, а рубаха у воротника разорвана. Хасана шатает из стороны в сторону — вот-вот упадет. Нет, справляется.
Хасан протягивает мне змея.
— Где ты был? Я искал тебя. — Голос у меня строгий.
Как мне трудно говорить!
Он рукавом вытирает с лица сопли и слезы. Что он мне скажет?
Но он не говорит ничего. В молчании стоим в потемках. Наши лица еле видны, и это хорошо. Я не смог бы выдержать его взгляд.
А он знает, что я все видел? И что у него в глазах? Осуждение? Негодование? Или, самое страшное, беззаветная преданность? Это было бы ужаснее всего.
Хасан пытается что-то сказать и не может. У него пропал голос, и рот открывается и закрывается беззвучно.
Он отступает на шаг и опять вытирает лицо. Сейчас расплачется и расскажет мне все.
Нет, обошлось. Только слюну сглатывает. И молчит.
Больше вопросов я не задаю. Предпочитаю притвориться, что ничего не заметил. Ну не вижу я темного пятна у него на штанах. И капелек крови на снегу не вижу.
— Ага-сагиб будет волноваться, — с усилием произносит Хасан.
И мы трогаемся в путь.
Все происходит, как мне мечталось. Открываю дверь прокуренного отцовского кабинета и вхожу. Баба и Рахим-хан пьют чай и слушают новости по радио. При виде меня отец широко улыбается и раскрывает свои объятия. Прячу лицо у него на груди и плачу. Баба прижимает меня к себе и укачивает, как маленького.
У него на руках я забываю обо всем, что случилось. Это такое счастье.
Целую неделю Хасан не попадался мне на глаза. Когда я спускался вниз по утрам, завтрак уже ждал меня на столе: поджаренный хлеб, свежезаваренный чай и теплое отварное яйцо. Выглаженная одежда была аккуратно сложена на плетеном стуле. Раньше Хасан ждал, пока я не начну трапезу, и только потом начинал гладить. За завтраком мы разговаривали, под шипение утюга пели старинные хазарейские песни про тюльпанные поля. Теперь никто не приветствовал меня по утрам — разве что выглаженная одежда. Еда в рот не лезла.
Однажды хмурым утром, когда я катал яйцо по тарелке, вошел Али с охапкой дров. Я спросил его, где Хасан.
— Он опять лег спать, — ответил Али, скрючившись перед печкой и открывая дверцу.
— А он сможет поиграть со мной сегодня?
Али замер с поленом в руке.
