Наконец, на удивление всем соседкам – завсегдатаям лавочки у подъезда, автобус остановился. Водитель с испуганным лицом вышел и, взяв меня под руку, повел домой. Ну еще бы ему не испугаться: дома-то мама. И хоть ему неоткуда было знать, что мама иногда очень громко кричит, если чем-то недовольна, шофер, по-видимому, догадывался об этом.
Мама у нас вообще очень нетерпеливая и вспыльчивая. Сама она эти качества не считает недостатками, скорее – наоборот, и, накричав на нас, обычно приговаривает назидательно:
– Не бойся собаку, которая брешет, бойся ту, которая молчит.
Как-то, когда мне было года два, она кормила меня манной кашей. Я ела неохотно. Маме надоело, и она, вложив столовую ложку мне в руку, сказала:
– Ешь сама.
Видимо, я отказалась, потому что мама взяла сначала ложку, потом тарелку с кашей и намазала кашу ровным слоем мне на лицо. А зачем, спрашивается, мазала? Сама же потом смывала.
Так вот, шофер поначалу хотел даже остаться на лестнице, но потом решился войти в квартиру. Дома оказались мама с Витей. Выслушав наш сбивчивый рассказ, мама кричать почему-то не стала, а сразу потребовала, чтобы я показала ногу. Вид красно-синей моей ноги как будто вполне ее удовлетворил, и она проводила шофера, заверив, что жаловаться мы никуда не будем, но что ему следует быть повнимательнее. Однако пожаловаться успел тот старик, что встал посреди дороги, и милиционер был у нас тем же вечером.
Когда милиционер пришел, Витя отозвал меня в кухню. Он увлекался Львом Толстым и индийским философом Ганди. Требовательно глядя мне в глаза, Витя говорил, чтобы я ни под каким видом не смела упрекать шофера, а то ему будет ой, как плохо. Я обещала.
Потом милиционер приходил еще пару раз и сказал, что хоть мы и не жаловались, шоферу все же пришлось «вкатить строгача».
Вернемся, однако, к главному – красному пальто. Как я и предполагала, после моего падения оно ничуть не пострадало. И когда мама принесла его из чистки, я с ужасом увидела, что могу носить его еще лет десять. Но я решилась.
Вечером, когда все были в сборе, я, потрясая ногой с еще не сошедшим синяком, стала требовать компенсации за моральные потери – нового пальто. Родителям пришлось отступить. На следующий день, после школы, мы поехали с мамой на ярмарку в Лужники, где купили чрезвычайно некрасивое, но зато выбранное мной новое пальто. А красный балахон было решено отослать родственникам в Серпухов. Мы им посылали все еще крепкие мои и Витины вещи разом, когда их набиралось на изрядный тюк. И теперь, пока мое вечное пальто с отрезанными в чистке пуговицами висело в шкафу, дожидаясь компании, я с невольным трепетом думала о том, что оно не уйдет отсюда просто так. Я представляла, как новое рвется или его крадут, и я снова облачаюсь в это, благо к тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, оно стало мне как раз впору.
