— Пусть аллах унесет его дальше! — крикнули в толпе.
— Окажите, Гази, а большевики эти — не те ли самые, которые против аллаха?
— Нет, нет, это коммунисты не признают аллаха. А большевики народ хороший, — отвечал Гази, и сам толком не знавший, кто же эти большевики и какие-такие есть коммунисты.
— Гази, а на базаре зерно есть? — спросил его высокий, худощавый горец, стоявший позади других. — Почем пуд?
— На базаре не бывал, но в магазинах хлеба много и цена недорогая, — отвечал Гази. И вдруг запнулся. — А помнишь, Элса, Асланбека, сына Джамалдина? Он говорил мне, что был в нашем ауле. С тобой разговаривал.
— Помню, помню, — чуть подумав, ответил горец.
— Так вот, его арестовали и посадили в тюрьму.
— За что?
— Толком не знаю, — ответил Гази, — но говорят, был на базаре какой-то скандал. Асланбек заступился за арестованного большевика, а полицейские избили его и увели в тюрьму.
Элса сокрушенно покачал головой.
— Это смелый юноша и горячий. Я тогда же подумал, что не сносить ему головы, — сказал он как бы про себя.
— Побывал я в городе и у своего приятеля Конона Лозанова, — продолжал между тем Гази. — Он советует всем нам быть готовым для защиты.
За разговором никто не заметил, как из мечети вышел мулла, невысокого роста старик с коротко остриженной седеющей бородой. Первое время он молча стоял позади толпы, но тут, видно, не выдержал и стукнул о землю своим посохом.
— Скажите нам, Гази, кто такой этот ваш друг Конон и как этот гяур стал вашим приятелем? — спросил он, сверля старого горца злыми глазами, как будто тот принес в аул чуму.
— Конон — честный человек, живет своим трудом. Пусть он и не верит в аллаха, но он большой защитник правды, — ответил Гази вежливо, но неприязненно оглядывая муллу.
— А-ха, защитник правды, значит?
— Да.
— Так какую же правду он для вас защитил?
— Как — какую? Когда арестовали моего сына, он первым поддержал меня советом. Он, почтенный мулла, а не кто-нибудь другой! — уже резко произнес Гази.
Ha площади стояла тишина. Все ждали, что вот-вот выльется наружу вся злоба, за многие годы накопившаяся у муллы против старика Гази.
— Сын ваш был бы сейчас дома, а не в тюрьме, — выкрикнул он, — если бы вы, послушав меня, оставили его в медресе.
— Мой сын попал в тюрьму не как конокрад, а за справедливое и честное дело.
— За честное дело в тюрьму не сажают! — отрезал мулла.
Гази с трудом сдерживал себя, чтобы не наговорить мулле резких слов. Помянув о конокраде, он намекал на сына муллы, о котором ходила такая дурная молва. Старик уже собирался решительно возразить на последние слова муллы, но давно знакомая боль пронзила грудь. Он внезапно почувствовал слабость и молча присел на камень.
