«О, это должно быть красиво, — воскликнул Гёте, — это разжигает воображение мужчины. Представляю, каково увидеть такой цветок в темных волосах хорошенькой женщины».
Он несколько оживился и стал кокетливо поглядывать на Терезу.
Но разве он не заметил, что она блондинка?
И тогда — или это было на другой день? — он преподнес свою теорию желтого и голубого цвета, которые он объявил главными и основными цветами. Голубое — это тьма в первоначальной ипостаси, то есть черное, лишь просветленное светом, желтое — это сам свет, белое, омраченное тьмой. Смесь желтого и синего дает зеленое, усиленное темным тоном желтое дает оранжевое, которое переходит в красное, как синее переходит в фиолетовое. Вот — гармоничная схема цвета, завершенная и законченная, как круг, не то что пресловутый спектр Ньютона, согласно которому белый — это механическая смесь всех прочих цветов. Он просто шарлатан, этот Баль Исаак. С помощью простенькой призмы — подумать только! — то есть с помощью простенького кусочка стекла он хочет судить о таких феноменах, как свет и тьма, то есть судить о мудрости творения. «Если взять все мои художественные произведения, то они и в сумме своей ничто в сравнении с той удачей, которая выпала мне в виде возможности исправить Ньютона».
Оставался бы уж он в своей собственной сфере, думал меж тем Форстер, слушая разглагольствования Гёте о голубом и фиолетовом и не в силах скрыть легкую улыбку. Лучше бы уж обратился он снова к стихам, ибо там по крайней мере от него можно ждать действительно великого.
И Ведекинду, заметно, было не по себе от такого выступления. Он хоть и воздерживался от прямого спора, но все время норовил свернуть разговор на что-нибудь другое. Делал он это подчас не очень ловко; так, ни с того ни с сего обратился вдруг к Земмерингу с вопросами по сравнительной анатомии — очевидно, в надежде, что это может заинтересовать Гёте, раз уж тот открыл в свое время os intermaxillare, межчелюстную кость в человеке. Но не имел успеха и он.
Форстеру хотелось как-то поддержать своих друзей, врачей. И тут, видно, бес слегка попутал его.
«А знаете, ваше превосходительство, — обратился он с совершенно невинным видом к Гёте, — что в своей борьбе против Ньютона вы оказались в довольно-таки сатанинской компании?»
«В самом деле? Вы дразните мое любопытство, Форстер». Гёте, казалось, был рад, что хоть кого-то искренне заинтересовало то, о чем он говорил. «Как, впрочем, и все в вашем доме».
