Тулон! О вернуть бы снова Тулон, порт, верфи, наш флот и наш арсенал…
Англичане, как поговаривали, предпринимали какие-то шаги, чтобы заключить мир. Но он мало верил этой болтовне, тянувшейся из кофеен. О мире нечего было и думать, пока положение стран, входящих в коалицию, не станет стократ хуже того, каким оно представляется в Париже, а этого пока не было в действительности.
Надежды и опасения, опасения и надежды. Но ведь всего этого из головы не выкинешь. Да и где взять такую голову, чтобы выдержала все это? Его голове это, во всяком случае, не под силу. Всякое напряжение ума немедленно сказывалось на ней, это он видел. Каких страданий стоило ему хотя бы кончить вчера седьмое письмо своих очерков.
Любовь с первого взгляда, как ее принято называть… Нет, все было не так. Странно, но как раз теперь он вспомнил то, о чем задолго до помолвки писал Спенеру, своему издателю и тогда еще другу, который теперь, конечно, тоже от него отвернулся. Sed haes inter nos. Но это между нами. Ежели б я предложил руку дочери Гейне, то, думаю, вскоре получил бы профессуру в Гёттингене, невзирая на достаточное количество претендентов. Однако жениться, по правде говоря, мне не хочется, на его дочери особенно…
Чувства его колебались. Как палуба корабля под ногами. Или как белые паруса на голубом горизонте — то возникали, то исчезали. Он кричал рулевому и команде: полный вперед! Но чужой флот был быстрее и скрывался в пенящихся волнах зеленого океана. Потом выныривал снова. Возникал, исчезал…
Тут уж ничего не поделаешь. С обеими, Терезой и Каролиной, он познакомился в один и тот же день, во время первого своего посещения Гёттингена, и не обратил на них никакого внимания, ведь было им тогда по пятнадцати. Он легко мог их тогда перепутать, даром что одна, Тереза, была беленькой, другая, Каролина, очень темненькой. Забавно было, когда однажды Гёте в его майнцском доме в присутствии обеих развивал свою теорию цвета, находя одну желтой, другую голубой. Желтое — это свет, а голубое, значит, тьма? Не похоже. Да и вся метафизика поэта представлялась ему сомнительной, упрямая борьба с Ньютоном — и вовсе смешной. И конечно, он не мог объединить одним словом обеих женщин. Тем не менее Каролину он называл впоследствии своим голубым ангелом.
Пикник потянулся за пикником. От Касселя до Гёттингена был ведь всего один день пути. А профессора наперебой приглашали его, в том числе и Михаэлис и Гейне. С Лихтенбергом он был уже к этому времени дружен, иногда его сопровождал и Земмеринг.
