. Жить втроем. И в Париже, где такая жизнь не в диковинку. Все это гораздо легче устроить, чем кажется. Мне да, я думаю, и вам предрассудки и болтовня моралистов нашего времени глубоко безразличны. Следуйте за мной, если только у вас есть на это мужество. Но не будем спешить. Давайте обдумаем все трезво и не торопясь. В Париж меня влечет прежде всего интерес сердца, делающего жизнь счастливой, когда мы вместе, а также интерес ума, захваченного тем, что там происходит. Сила республики — в революции мысли. Мы могли бы еще лет двадцать-тридцать быть рядом. Для такой быстротечной вещи, как человеческая жизнь, это бесценно, и зачем же отказываться от такого дара? Голод нам не грозит, особенно если мы будем вместе и ограничим свои потребности самым необходимым. И разве можно было бы роптать на такую жизнь, особливо после всего, что мы испытали, и на фоне того, что происходит вокруг?
Тереза молчала, глядя на него большими неподвижными глазами; о, он хорошо знал этот взгляд, сразу делавший ее отрешенной и недоступной.
«Скажи наконец что-нибудь», — попросил он.
«Конечно, я понимаю тебя, Жорж…» Она даже попыталась улыбнуться. В уголках ее губ запрыгали маленькие морщинки.
Отчего же, отчего все так случилось? В чем была вина его и в чем — ее? Губер, вспомнил он, глубоко уязвил его вчера в Мотье, сказав, что он физически ей неприятен.
«Я хочу поцеловать тебя», — сказал он. Вскочил со стула и схватил ее руки.
«Нет, пожалуйста, не надо. Давай вести себя все же разумно. В любой момент могут войти дети».
И что же, что тут страшного? Почему им нельзя видеть, что их отец и мать еще относятся друг к другу с нежностью? Или то была ложь, а думала она при этом о Губере? Он встал перед ней на колени, как нищий.
«Я была бы готова последовать за тобой в Париж. Но прежде, Жорж, давай оформим развод по новым законам Франции».
В Понтарлье его каждый день кормили обещаниями в муниципалитете, но так ничего и не сделали. Брак его продолжался, оставаясь тем, чем стал давно уже: пустым, потрескавшимся орехом.
Он прижался лбом к оконному стеклу, прохлада подействовала благотворно. Туман сгустился. Его клубы уже смешивались с мутными водами Сены.
Но вот вернулся и Сен-Жюст. Форстер услышал, как щелкнула дверь сзади и обернулся.
«Очень рад, что вы еще здесь. И подкрепиться вам не мешает, должно быть, как и мне». Сен-Жюст держал в руках поднос с чашками из тончайшего фарфора, он поставил их на кругленький столик в углу и налил им обоим кофе, горячего и ароматного. «Между прочим, я тут разглядывал ваши сапоги, — заговорил он на сей раз совершенно непринужденно, — после чего позволил себе дать распоряжение своему секретарю, чтобы он выписал вам квитанцию на новую пару. И впредь, если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь прямо к нему, даже во время моего отсутствия». Он сел и, пригубив кофе, пояснил: «Уже завтра мне придется снова покинуть Париж. Передышка, как видите, была короткой. В Эльзасе дела складываются не слишком благоприятно для нас. Нам пока не удается выбить герцога Брауншвейгского из Кайзерслаутерна, и поэтому крепость Ландау — вы ее знаете — все еще окружена пруссаками и австрийцами. Придется перегруппировать войска, прежде всего укрепить Рейнскую армию и помочь генералу Гошу научиться побеждать после всех его неуспехов. Эта миссия поручена мне».
