«Не удивляйтесь, — сказал он, — но прежде чем удовлетворить вашу просьбу и встретиться с вами, я посчитал, разумеется, своим долгом составить себе некое представление о вашей жизни, начиная со времени прибытия в Париж. Я слышал, вы ездили в Швейцарию, чтобы увидеться с семьей, в Германии же за вашей головой охотятся».
Напоминание о Травере, об отчаянной попытке его сохранить детей, любви которых ему так недоставало в эмиграции, о попытке договориться в конце концов с Терезой — все это подействовало на него угнетающе. Он молчал, задолжал ответ, ибо вопрос оказался для него и в самом деле слишком неожиданным, и он откровенно растерялся, чувствуя себя как на пепелище.
Сен-Жюст, кажется, догадался обо всем. Он смущенно откашлялся и стал подыскивать слова сожаления. Однако прежде чем он их нашел, открылась дверь, вошел секретарь и протянул какую-то бумагу, сказав, что его ждет Робеспьер.
Форстер встал, решив, что пора прощаться. У Комитета общественного спасения дел хватало.
Однако Сен-Жюст, пробежав текст глазами, положил ему руку на плечо. «Нет, нет… пожалуйста, подождите меня. Я скоро вернусь. Мне доставило бы большое удовольствие заполнить приятной беседой с вами паузу посреди ежедневных забот и хлопот».
Форстер остался один. Подошел к окну, затянутому длинным линялым тюлем, подобранным по бокам. Отсюда хорошо было видно Сену, Понт Насьональ и набережную Орсей на другом берегу реки. Где-то слева был Сен-Жермен-де-Пре, но он не мог уже различить церковь, разве что догадывался — вон там, должно быть, ее башня. Поднявшийся туман окутал Париж молочным покрывалом. Не дай бог, еще сгустится, подумал Форстер. К туману он был особенно чувствителен, а по легкомыслию своему не стал надевать верхнее платье ради нескольких шагов от дома до павильона Флоры.
Воспоминания по-прежнему больно ранили его. Всего труднее было, когда они являлись внезапно, как молния. По ночам он привык лежать без сна и размышлять, а когда работал над рукописями и не давалось нужное слово и вместо него подплывал какой-то паром, который переносил его назад, в прошлое, — ко всему этому он привык и переносил все это спокойно. Ничего неожиданного тут не было. Он привык уже к наплывам мыслей, и воспоминания о прошлом в такие минуты даже помогали ему ковать планы на будущее. А теперь? В самый разгар аудиенции, в которой речь шла о намерениях революционного правительства? Он вдруг испугался, что мысли и мечты его питаются одними иллюзиями. Но он был не тот человек, что живет иллюзиями.
