Это было неизбежно, как солнечный восход, и Саймон не собирался медлить.
Он вскинул револьвер — почти такой же, как у покойного Огибалова, большой, массивный, только без перламутровых накладок; видимо, это оружие являлось в ФРБ стандартным. Рукоять прочно лежала в ладони, донышки гильз светились, как золотые монетки в набитом до отказа барабане. Грохнул выстрел, потянуло едким запахом пороха, потом — еще и еще… Саймон упал, стремительно перекатился, нажимая курок; пули буравили воздух над его головой, вонзались в стены, с пронзительным звоном раскалывали бутылки. Один из выстрелов продырявил пивной бочонок, и бурая пенная струйка хлынула на пол, потекла, добралась до мертвого тела и смешалась с кровью.
Наступила тишина. Саймон поднялся и спустил курок в последний раз, добив бандита с перерубленным позвоночником. Теперь в комнате лежали девятнадцать трупов.
Коренастый, приятель Кобелино, ощупывая разбитое лицо, пробормотал:
— Как ты их… всех… Вот и погуляли, крокодилы в шляпах… размялись… подрались…
— Я не дерусь, я убиваю, — сказал Саймон. — Драка — занятие для дилетантов. — Он повернулся к Пашке: — Бери Филина, и седлайте лошадей! Мы уезжаем.
— Вот это правильно, хозяин, — одобрил Кобелино. — Пива выпили, девочек приласкали, да и не только девочек… Пора сматывать!
Он еще что-то бормотал, но Саймон уже склонился над Майклом-Мигелем, глядевшим в потолок стеклянными глазами. Лоб его был залит кровью.
— Ты в порядке? Ехать можешь?
— Да. Я, несомненно, в порядке. В полном порядке, — прошептал Мигель, пытаясь сесть. Потом спросил: — Что это было?
— Дверь. Большая тяжелая дверь, которой ты попался по дороге. Чуть не вышибла из тебя дух.
— Дух? Мой дух при мне. Вот только… — Ощупав лоб, Гилмор слабо усмехнулся и что-то забормотал. Саймону послышалось: — Моя душа — как остров в жизни торопливой…
— Любопытная мысль, — согласился Саймон и помог Мигелю подняться.
* * *
Через двадцать минут они были уже за городом, на утопавшей в грязи дороге, среди потока беженцев. Дождь продолжал моросить, но это не помешало пожарам: всю приречную сторону Харбохи объял огонь, склады с жидким топливом пылали, сараи с углем выстреливали длинные синие столбы пламени, по реке плыли трупы и обугленные корабли, на улицах тут и там занималось алое зарево, подбираясь к церковным куполам и резиденции дона-протектора, и только мост и форт при нем были тихи и молчаливы. Мост, построенный четыре столетия назад, перевидал всякое и теперь с философским равнодушием занимался своей работой: подпирал рельсы железным плечом. Форт был не так древен, но столь же равнодушен и угрюм; он защищал мост, а не город, не людей, а рельсы, балки, пролеты, опорные столбы. Люди его не занимали; в раскладе векового пасьянса люди являлись лишь шестерками, пусть многочисленными и необходимыми, но все же самой последней картой в колоде.
