Слушатель мой, очевидно, уразумел это пояснение и перешел с левой стороны на правую.
— А ворота там есть какие-нибудь?.. — снова задала мне вопрос панна Зофья тем прелестным голоском, которому прощаешь даже глупости.
— Конечно, есть, пани, в виде железной решетки.
— О-о-о! — удивилось все общество.
— И там не одни ворота, а целых шесть…
— О-о-о! — раздался снова взрыв удивленных возгласов.
— Первые, — продолжал я, — выходят на Саксонскую площадь, вторые к Евангелическому костелу, третьи на Маршалковскую улицу, четвертые на рынок, пятые на Жабью улицу и шестые на Нецалую.
— Мама… мама!.. — вдруг закричал потный от усталости Франек, — а через забор мы будем перелезать?
— Франек, веди себя прилично! — строго сказала его сестра. — Так расскажите нам, пан Болеслав, что же там еще?
— Прежде всего, уважаемая панна, там четыре угла…
— Хи-хи-хи! Какой ты шутник, пан Болеслав, — развеселилась мама.
— Четыре очень интересных угла: в северо-восточном находится тир…
— Иисусе! Мария! — в изумлении всплеснули руками дамы.
— Ну, уж я там постреляю, — обрадовался Владек и перешел налево.
— Но тир не действует уже несколько недель.
— Что-нибудь испортилось?.. — догадался Владек — уже справа.
— В юго-восточном углу помещается кондитерская…
— А-а! Пойдемте есть мороженое. Мама, я хочу мороженого, — прервала меня панна Зофья.
— Пойдем, пойдем!
— В юго-западном углу находится кумысное заведение, минеральные воды и молочная…
— Господи Иисусе! — удивилась мама. — В таком саду — молочная!.. А простоквашу можно там получить?
— Конечно, можно!
— Так мы зайдем и туда.
— В северо-западном углу имеется площадка для детей…
— Боже мой! — умилилась матрона. — Что же они там делают?
— Играют с няньками.
— Крошки мои дорогие! Ну, какой же ты, право, пан Болеслав, и все-то ты знаешь!
Пока дамы удивлялись, мы пересекли Саксонскую площадь, перешли улицу, где нас чуть не задавили, и оказались у главного входа. Я заметил, что лицо панны Зофьи становится пурпурным и что в душе ее временного обожателя зарождаются кое-какие сомнения относительно серого пиджака, темно-зеленых перчаток и светло-оливковых «невыразимых».
— Нельзя, нельзя!.. — загремел в эту минуту сторож, отгоняя какого-то субъекта весьма неприглядной внешности.
— Почему его не пускают? — шепнула мне на ухо встревоженная мама.
— Он плохо одет, — поспешил я успокоить ее.
— А наши…
Не успела она договорить, как и до нас дошла очередь.
— Покорнейше прошу, господа, взять собачку на поводок.
