— Теперь говори, — приказал я ему, отбирая пустую флягу. — Говори, что ты знаешь о сером небе.
Он зыркнул по сторонам своими маленькими, злыми глазками, потом уставился почему-то на мой сапог и заговорил…
Он писарь из отдела контрразведки танковой дивизии. Допрос проводил офицер отдела, некий гауптман, ему помогали два солдата, а он только писал, вел протокол. Он плакал, размазывая по жирным щекам грязные слезы и торопливо говорил, что только вел протокол и больше ничего. Нельзя же человека расстрелять только за то, что он вел протокол… Он лишь присутствовал, он ничего не делал, только смотрел и записывал вопросы и ответы. Ответов, собственно, не было, а вопросы были. Господин гауптман немного вспыльчив, наверное, можно было бы многое не делать… Но те девушки так упрямо молчали, так упрямо, что хоть кого таким упорством можно вывести из терпения. И снова началось нытье: он, дескать, только писарь, он ничего не делал — только писал, у него хороший почерк, и ему доверяли писать, он быстро пишет, как стенографист, а так он — простой солдат, простой солдат, он только выполнял приказание…
Во время этого бесконечно путаного бормотания я заметил, что он держался рукой за внутренний карман мундира.
— Давайте, что у вас там. Живее, — внезапно оборвал я его.
Он вздрогнул, лихорадочно стиснул карман рукой.
— Живее, живее, кому говорю. Давайте все, что есть!
Он нехотя полез в карман и протянул мне пачку сложенных вчетверо, исписанных листов.
Я развернул первый из них. Это был тот самый документ, один из многих сотен, которые никакой Манштейн, никто из виновных в ужасах минувшей войны и тех, кто ведет сегодня холодную войну, никто из них никогда не посмеет привести в своих «воспоминаниях».
Передо мной был протокол допроса трех пленных советских девушек-связисток. Вел допрос действительно некий гауптман. Под протоколом его подпись — четкая, спокойная. А записывал все вот этот, судорожно глотающий слюну, белобрысый детина с дергающимся кадыком. Это его короткие рыжие пальцы выводили каллиграфическим почерком вопросы и ответы, его ручищи — каждый кулак с пудовую гирю — ни разу не дрогнули: ни одной помарки в протоколе. И мне стало ясно, почему такой животный страх вызвало у него случайное упоминание о цвете неба. Вот, что мне удалось установить, связав воедино сбивчивый рассказ писаря отдела контрразведки «СС» и составленный им документ…
…Девушек привели в штаб танковой дивизии «СС» на рассвете. Я говорил вам, какая сложилась в те дни обстановка на нашем участке фронта. Прорыв танков противника был мощным и внезапным. Противник вклинился в нашу оборону, мы вынуждены были отойти, и ночью, в тумане немудрено было заблудиться и более опытным людям. Может быть, связистки шли на какой-то пункт связи или на НП и не знали, что это место оказалось в руках врага. Ведь девушки могли получить задание еще до прорыва вражеских танков.
