Тело Бокотько как колода. Плащ-палатка вытаскивается из-под него. Зацепляю как-то. Слушаю. Дышит. Жив. Мысль: хоть бы живого… А восток все светлее. Не успею. Не успеть… Господи. Пот заливает глаза, колени и локти, наверное, сплошная ссадина — так болят. Ну-у, еще… Еще!! Еще!!! Еще метр! Еще… Метр..
Вдруг слышу:
— Сестра! Ты?? Здесь мы.
Дотащить Бокотько до траншеи мне уже помогли. Солдаты прятали глаза, говорили — потеряли меня… Сами искали Бокотько. Поняла — прятались. Отлеживались в темноте. Позднее узнала, оба были из «досроч-ников», не то воры, не то хулиганье. Из таких, говорили, была где-то на фланге целая бригада. Правда, про тех был слух, воюют хорошо.
В траншею мы вернулись вовремя. Немцы, видимо, нас заметили, начался обстрел. Мы были уже в безопасности.
Это был мой первый спасенный раненый. Первый, которого я вытащила. Ранен оказался тяжело: в ноги, в грудь, в живот. Минными осколками. И когда я отправила его дальше, в санроту, думала, Бокотько не доживет. В сознание он не приходил. Эта мысль гасила радость, отравляла мое гордое чувство, что я все-таки почти одна сползала туда, нашла и вытащила этого великана старшину, даже не забыла его автомат и пистолет — за это меня особо благодарил командир роты. Теперь с трудом верилось: вот я здесь, у своих, целая, невредимая, если не считать синяков и ссадин, сплошной коросты на коленях и локтях, на пальцах рук. Все это нестерпимо болело, болело в животе и в груди, но все-таки болело через радость. Может быть, я его спасла. Испытала себя..
— К медали представлю, Одинцова. «За отвагу», — пообещал ротный. — С оружием вынесла..
Когда свалилась в траншею, обнимали, целовали, хвалили, тянулись ко мне. Будто совершила невесть какой подвиг. А я плакала от радости, от счастья, от тепла этих не очень знакомых мне даже мужчин, солдат.
Комбат теперь явно избегал меня. Точнее, избегали встречаться мы оба. Едва я видела его где-то вдалеке, слышала голос — старалась убраться подальше, заслониться чьими-то спинами. Даже пряталась, приседала где-нибудь, как маленькая девочка, чтоб не увидел. Когда спрятаться не удавалось, держалась поближе к ротному, старалась быть подчеркнуто официальной. Помню, как Глухов доложил при мне батальонному, что я вынесла Бокотько, помню, как Полещук лишь косо глянул в мою сторону. Опять заходил своими морщинами-засечинами.
Вечером, однако, прислал за мной ординарца. Шла к батальонному как на казнь.
Когда зашла в какую-то саманную хату — здесь был теперь командный пункт батальона, — капитан сидел за столом у единственного полуразбитого окошка. На столе стояли два открытых котелка с рисовой кашей, в снятых крышках, — судя по виду и запаху, жареное мясо.
