— Меня зовут Алексей. Алексей Дмитриевич Стрельцов, — сказал лейтенант. И, помолчав, вглядываясь, добавил: — К сожалению, Одинцова, госпиталь ваш… Госпиталь… Сильно пострадал… Это — война… Война… А они, — махнул вверх, — варвары.
— Это нас из-за эшелона… Из-за того, что прицепили военный эшелон. К нам… Мы были бы под защитой Красного Креста… Под защитой..
Лейтенант усмехнулся:
— Вы наивная девочка. Какой там Красный Крест… Бомбят все, сплошь. Кстати, первые бомбы были по паровозу, по вашим белым вагонам… Мы видели.
— Но ведь хоть кто-нибудь… Может быть… Не одна же я? Кто-нибудь… должен остаться?.. — Смотрела, будто молилась.
— Кто-нибудь, может, и остался. Видимо, ушли с воинской частью, которая была с вами. Придете в себя — будете искать. Утром там работала похоронная команда. Схоронили много. Говорили, сплошь женщины, девушки. Иные сгорели. Почему вагоны были закрыты? Как так?
Рассказала, как было.
Лейтенант хмурился, оглядывая меня, вроде не верил.
— Должностное преступление, — сказал он. — Но, кажется, погиб и ваш начальник госпиталя. Там было несколько убитых командиров, один подполковник…
— Это он! — вырвалось у меня.
— Возможно… Спрятался под колесами, его просто придавило.
— Товарищ лейтенант, разрешите мне… туда?
— Зачем? — морщась, сказал он. — Там никого уже нет. Погиб ваш эшелон, погиб, Одинцова. Поймите. И даже мы ничем не могли помочь. Он был еще далеко от зоны достигающего огня. Немцы разбомбили вас как раз за километр от огневой. Из наших пушек туда не достать.
— Что же мне делать теперь? — чуть не плача, тряслась я. — Что?
Глядела на его черное, копченое лицо с острыми скулами, лейтенант казался слишком, до противного спокойным. Погиб эшелон! Госпиталь! Сотни людей, мои подруги, Валя, Платонова, девочки, Вера Федоровна, Степан Анисимович — все погибли, а он посматривает себе в бинокль.
Я ждала ответа. Лейтенант молчал, крутил окуляры бинокля.
— А нечего делать… — наконец сказал он. — Придите в себя. День-другой. Зачислим в расчет… Если согласны.
— Но я же… Я ничего не умею… Я — сестра..
— А это… В первом же бою научитесь, — лейтенант усмехнулся и сморщился. Бинт у него был в крови.
— Меня не сочтут дезертиром? (Этого я боялась больше всего.)
— В такой ситуации — лишний вопрос, — сказал он, мрачно усмехаясь, опуская бинокль, видимо понимая мое состояние или сам испытав такое. — Идите, Одинцова… Сутки вам еще на то, чтоб прийти в себя… Идите..
Так я стала зенитчицей.
