— Что же с ней? Почему? Почему вы ничего не сделаете ей? Укол… Может быть..
Старичок смотрел уже с укоризной.
— Что ж вы, милая? Что вы за сестра, если не можете определить такой случай? Эпилепсия у вашей мамочки. Да-с! Эпилептический припадок. Раньше не было? Ни разу?
Я сказала, что никогда раньше такого не было. Мать была очень здоровая женщина, никогда не болела. Ничем не болела.
— Да, — сказал он и повторил: — «Очень здоровая». Прискорбно… Хотя эпилепсия, как говорили древние, болезнь богов, богинь и героев. Болел Юрий Цезарь. Болели чуть не все великие… Достоевский, например… Не будите мамочку. Проснется сама. Болезнь, к сожалению, пока неизлечимая. Прогноз неважный, главное, непредсказуем. Может быть, все обойдется одним припадком, а иногда, — он развел руками, — бывает и по нескольку раз в день. Будьте наготове. Оберегайте мамочку от случайностей, тяжелых переживаний. Всегда держите наготове ложечку, обмотанную бинтом. Столовую ложечку. Больная может серьезно поранить себя, прикусить язык. Остальное — вопрос времени и — здоровья… Ну-с, вот она и просыпается.
Все это он мне уже говорил зря, все это я знала, воочию видела, когда принимала контуженых, эпилепсия у них была через одного.
И точно так же, как они, эти мои ранбольные, мать села на кровати. Опять что-то спрашивала, как спрашивают внезапно разбуженные после глубокого сна, невпопад. Невпопад отвечала. Мало-помалу самочувствие ее улучшалось.
— Ничего не помню, — говорила она. — Ничего не помню. Был припадок, говоришь? А как это? Ничего не помню… Ох как болит голова… Как болит… Ничего не помню… А ведь надо… Ну, это… Как это… — она встала.
— Куда ты?
— Ну, это… На работу… Надо..
Я думала, старичок Айболит оставит матери хотя бы больничный. Но на столе ничего не было. Машина уехала. А мать пошла на работу.
Я провожала ее до угла. Потом еще следила, как мать идет к трамвайной остановке. Лицо ее после припадка побелело матовой алебастровой белизной, еще как-то изменилось, точно легла на него печать неведомой прежде посвященности. И я вспомнила слова врача. Лицо матери и впрямь опять остро и снова напомнило мне лицо какой-то греческой, римской ли статуи богини. Я и раньше мучилась этой догадкой. Знала, что мать красива, — но кого же, кого напоминала ее красота? Венеру? Нет… Афину — нет… И прошло много лет, прежде чем я все-таки нашла это сравнение. Она напоминала, скорее всего, Диану. А тогда я так и ушла, мучаясь загадкой, тревожась за мать. Ведь я-то, может быть, лучше этого старичка из «скорой» знала на практике, на виду, что такое «болезнь богов». У нас их было три палаты.
