Обо мне как будто забыли. Все правильно. Так случается на любом торжестве. На свадьбе или юбилее — неважно. Отдав долг вежливости, люди всегда начинают говорить о своем и развлекаться небольшими компаниями.
Прошелся по комнатам. Заметил, что гости совершенно явно образовали несколько групп «по интересам». В гостиной голосили под гитару. На кухне шептались девочки. Из коридора выскочил сразу — там уже целовались две трудно различимые тени.
Подумал, что неплохо было бы прибиться к музицирующим и спеть им что-нибудь эдакое, из будущего. Но тут вдруг услышал обрывок разговора о том, как злые власти вдруг, буквально за несколько дней, вывезли инвалидов-фронтовиков куда-то в лагеря.
В моем кабинете собрался небольшой Гайд-Парк. Открытое окно, переполненная пепельница, рюмки, бутылочка — куда без нее, родимой… И разумеется, пяток интеллигентных собеседников обоего пола, обсуждающие что-нибудь умное. Классика жанра, однако…
— Я тебе точно говорю, для увечных лагерь специальный построили, — горячился Рубин.
— Да не может такого быть, чтобы фронтовиков, да без вины — в лагерь! — возразил Мещерский, рубанув кулаком воздух.
— Может, может! У нас все могут, — не унимался Рубин. — Им, видите ли, не хотелось, чтобы инвалиды войны, вымаливающие милостыню, портили вид московских улиц, не ночевали на вокзалах.
Надо же, восхитился я, нет на них «кровавой гэбни»! Если верить воспоминаниям записных сторонников общечеловеческих ценностей, то на сегодняшний день за подобные речи с ходу всаживают десять лет без права переписки, и вперед, граждане, в рудники или на лесоповал!
А вот ведь, треплются, и ничего, судя по всему, не боятся. Ситуацию надо срочно разруливать.
Подхожу поближе, и задаю вопрос:
— Хуан, Тамара Ивановна как-то говорила, что Вы — фронтовик. Вы действительно воевали?
Дернув плечом, Карранса неохотно отвечает:
— Было.
Продолжаю задавать вопросы:
— Вы тоже, Миша?
— С Хуаном вместе.
— Тогда вопрос. Вот если бы с вами беда случилась, вы бы надели ордена, медали и пошли молить о копеечке?
У бывших разведчиков каменеют лица. Чувствую, что Миша готов хватануть меня за грудки. Но я маленький, а солдат ребенка не обидит. Хуан, успокаивающе положив другу руки на плечи, со льдом в голосе произносит:
— Нет, Юра, не пошли бы.
— Что и требовалось доказать, — говорю я. — Вы — воины, бойцы, явно смерти в глазки заглядывали. Потому унижаться до милостыни ни при каких обстоятельствах не будете. Так почему же вы верите этому уроду, что всех фронтовиков в грязь опустил? Вот ты, Хуан, как думаешь, что бывает, когда вдруг выясняется, что ордена на калеке — ворованные?
