За навесом веранды среди деревьев, кустов и цветочных клумб, обрамленных зубчатыми кирпичными бордюрами, ковырялись дети. Они сгребали палую листву и жгли ее на костре.
Мы не сразу заметили, что с порога нас пытливо обшаривает пронзительным взглядом светлоголовый шкет с кругляшками проплешек на темени и затылке, с белыми бровями и губами-ниточками на острой мордашке. Во взгляде его сквозили наглость и неприязнь, и я поспешно отвел глаза.
— Нагнали фитилей-заморышей, — буркнул он. — Спать то негде. Одно знают: всех впущать, никого не выпущать.
Комната полнилась возвращающимися с прогулки ребятами. Здесь было густо намешано пацанвы разного возраста, но большинство выглядело лет на тринадцать — пятнадцать. Выделялся один: здоровенный отечный увалень с тестообразным лицом, узким покатым лбом и всклокоченными лохмами черных волос. Он единственный не был острижен, и в первый момент я принял его за воспитателя, но тут же смекнул, что ошибся: из-под широких бровей его тлели бездумно-холодные, узенькие глазки.
— Эй, черти! — крикнул он нам. — Гроши есть?
Я замотал головой. Толик кротко заморгал. Ответил Дух:
— Есть на хрену шерсть!
— Где бегал?
— Везде! В Харькове.
— Да ну, халява! И я там бегал, глаз отдам!
На миг выражение его мятой физиономии оживилось. Он неуклюже завертел черной башкой на короткой шее, как бы призывая окружающих ребят в свидетели такого удивительного совпадения. Внезапно спохватился и нахмурился недоверчиво:
— Заливаешь?! Божись!
— Сукой буду! Век воли не видать!
— Где там балочка, помнишь? — последовала проверка.
Дух сбивчиво растолковывал, как добраться в Харькове от вокзала до базара, а на лохматого верзилу нисходило довольство. Он окинул угрожающим взглядом группу и сказал Духу:
— Никого не боись. Тронут, ко мне бежи!
— Э, волки! Позырьте! Ну и рубильник! — гуднул над ухом прозорливый светлоголовый шкет и нахально ткнул пальцем в мою выразительную носопыру. — Откеда, красивый?
Тоскливо засосало под ложечкой, я не мог собраться с мыслями и молчал.
— Он еврей, лягавым буду! — опеределил меня Дух. — Ни бе, ни ме не понимэ!
— Ха, жиденок к нам затесался, — глумливо застрекотал светлоголовый.
— Узя, Узя, блоха на пузе! — присоединился к поддразниванию лохматый. — Скажи: бхгынза!
— Что выставился, шлимазл заморенный? Лучше сто раз прошипишь пш-ш-шенка, чем один раз кукухгуза!
Острое чувство враждебного окружения охватило меня. И не зря. Лохматый скосоротился и, ухватив мой нос костяшками пальцев, больно дернул.
