Тоненькая темная струйка забила из глубокой ранки.
— Кричи: за кровянку отвечаешь! — поучал Горбатый растерянного Захарова.
Пострадавший машинально промямлил заклятие:
— За кровянку отвечаешь!
Толик побелел, как будто острый осколок воткнулся ему в переносицу.
— Оно само разбилось. Я ни при чем, — млея от страха, слезливо оправдывался он и бегал, бегал жалким взглядом по безучастным лицам Николы и Горбатого.
— Цыц, малявка, жрать не дам! — весело гаркнул Никола.
— Не канючь, жертва аборта! — непреклонно гнул свою линию Горбатый. — Захаров задожал двадцать три пайки. Половину его долга перекинем на тебя, кретин малолетний! Должен двенадцать паек, дошло? Брось придурь, не блажи! Больше валандаться с тобой не будем. Как все, так и ты! Не разжалобишь! Здесь не до телячьих нежностей!
Нежности в ДПР в чести не были. Даже нечаянно оброненное умиленное словечко о маме или папе грозило осмеянием и оскорблением. В песнях другое дело, там все дозволено.
Всеобщая суровая сдержанность не позволяла нам предаваться вслух разжижающим чувства сладеньким рассусоливаниям. У каждого за спиной осталось что-то страшное, о чем луше не вспоминать, да и сболтнешь лишнее, — неприятностей не оберешься. Здесь ничего не забывалось и не прощалось. Лишенные родителей, мы были плоть от плоти заурядными отпрысками своего времени. А в обыденном и очевидном исповедоваться не принято. К тому же голод и страх притупили чуткость к чужим переживаниям и интерес к чужим судьбам. Наши заботы простирались не дальше собственной пайки да желанных путевок в детдом.
Разоткровенничался Толик передо мной и Царем совершенно случайно.
Толик боднул подушку, не в силах совладать с предутренним сном: Юлька зудела назойливо и упорно. Уймется она наконец? Мамы нет дома, — понял Толик и решил проснуться. Протирая глаза, зашлепал к детской кроватке.
— Чего орешь, как резанная? — сонно промямлил он, словно сестренка могла его понять. — Приспичило?
В ответ Юлька наддала, и Толик послушно припустил на кухню. Сухая пеленка, рожок с молоком. Почему холодный? Не барыня, сглотнет, за то не обожжется.
Сестренка жадно поймала соску пухленькими губками и утихомирилась, смачно прихлебывая. Толик повернулся к своей постели с твердым намерением храпануть напоследок, но что-то необычное удержало его.
В комнате царил форменный разгром.
Распахнутый платяной шкаф зиял пустотой и голыми полками. Одежда, книги, фотокарточки в беспорядке валялись на полу; в изножье маминой кровати серел обезображенный вспоротый ватный матрас.
