Глазки Горбатого алчно сверкнули навстречу уже при выходе из столовой. Налетев на меня, он нетерпеливыми руками хватал, выдергивал вместе с карманом непослушный, застрявший кусок.
Возбуждение спало; первый шаг удачен, завтра непременно рассчитаюсь и уж больше рисковать пайкой не буду, пусть хоть задавят. От такой решительности здорово полегчало, я встрепенулся и завертел носом по сторонам.
Никола и Горбатый угрожающе надвинулись на меня.
— Жила! Закосил пол пайки! Думал, не углядим! Мастак на гешефты да шахер-махер! За жглотство должен еще пайку! — последовал приговор.
— Чтоб без всяких еврейских штучек! — Горбатый заскрипел на веселенький мотивчик:
Я никому не дам, пусть кушает Абхгам,
И будет мой Абхгам как чемодан!
На следующий день воспиталка заподозрила неладное в моем неловком дерганье за обедом и праведно взбеленилась:
— Выкладывай, что заныкал! Почему хлеб не ешь?
— Голова болит, — ошеломленно залепетал я.
— Сдай на кухню. Эй, подите сюда!
Отключилось сознание, и пока я приходил в себя, моя пайка перекочевала в пухлые лапы повара. Он таращился рыбьими зеньками и ничего не понимал.
— Зажрались! Порции слишком большие! Излишки изымать будем. Как вам не противно, есть мятую грязь!?
Воспиталка не сомневалась, что хлеб мы выносим исключительно из порочной склонности пожирать его в мятом виде. Все же она видимо заметила что-то необычное в моем растерянном взгляде, провожавшем уплывающий кусочек, но не отступила. Лишь промолвила:
— Сходи в изолятор. Может и впрямь заболел. Белый весь.
Меня не били, не тронули пальцем. Самодовольная ухмылка перекосила рыльце Горбатого, когда он с деланным негодованием напустился на меня:
— Ничего толком не можешь, фендрик! Все вынесли, одного тебя засекли.
Еще бы! Пока мне выговаривали за провинность, незадачливые горемыки, защелкнутые долговым капканом, спрятали хлеб под шумок. И таких горемык набралось немало. Никола и Горбатый были не в состоянии за раз слопать перепадавший им корм.
— Должен четыре пайки, — сказал мне Горбатый. — С обеда выносишь всегда, с завтрака и ужина — как засветится. Хочешь скорее рассчитаться — не скупердяйничай, гони должок! — Он извлек бумажку со списком клиентов и поставил в ней загогулину.
Истекла неделя. Я барахтался в бесплодных потугах покончить с долгом. Напрасные старания! Не было сил преодолеть себя и совладать с голодом. Я лишь прикидывал, когда смогу рассчитаться, если совсем перестану есть хлеб. Получалось через каких-нибудь три-четыре дня, — пустяк! Установленный срок проходил, а долг увеличивался. Вскоре с меня причиталось паек двадцать, и считать дальше стало бессмысленно. Это скольжение вниз, в бездонную пропасть неминуемо должно было плохо кончиться. С того момента, как Горбатый с ремнем в руках зацепил меня хищным оком, я предчувствовал несчастье и от этого предчувствия отделаться уже не мог. Оно превращалось в глубокую внутреннюю уверенность в том, что в моей жизни что-то сломалось навсегда.
