Издалека выплеснулся глухой детский галдеж, и сразу же зачастила упругая топотня множества ног. Орава стриженых мальчишек высыпала в коридор и ринулась к одной из закрытых дверей, слипаясь беспорядочным плотным роем. Задние напирали, передние нетерпеливо приоткрывали дверь и совали в щель пытливые носы. Послышалось гулкое бряканье посуды, вкусно потянуло горячими кислыми щами.
Из толпы зазвучали выкрики:
— Снова щи, хоть портянки полощи!
— Битки в дверях, гуляш по коридору!
Столовая легко поглотила ребят, а к нам вышла расстроенная провожатая с незнакомой женщиной. Женщина размахивала рукой и убежденно доказывала:
— Начальство то же скажет. И приемник, и колония переполнены. На кроватях спят по двое. К тому же карантин. Не можем принять!
— Дождемся начальства. У меня направление. Не имеете права!
— Зря время теряете. Если бы одного привезли.
— Так маленького возьмите. Он устал, спать хочет. С утра маемся.
— Еще с блокады было указание: братьев и сестер не разлучать!
— Дак то про блокадных сирот, а эти …
— Не можем, поймите! Дети пусть во дворе подож дут, здесь нельзя.
Неопределенность сгущалась, но в пререканиях женщин не было ничего пугающего, бросить нас на произвол судьбы они не намеривались. Тревога пряталась во мне, и заботы взрослых с их нервозностью и желанием отделаться от нас во что бы то ни стало на нее не влияли.
Темная туча с белой рваной каймой волочилась низко над крышей. Ветер гулял в вышине, но к нам во двор не задувал. Провожатая куда-то скрылась, и мы одиноко скучали на скамейке напротив широкого балкона, огражденного балюстрадой с лепными балясинами.
Балкон поначалу пустовал, но вскоре туда просочилась группа девушек в серых одинаковых платьях. По-видимому, девушки оставили открытой дверь во внутреннее помещение. Оттуда послышалось тягучее пение:
… А по углам четыре башни, посередине дом большой.
Это не дом и не больница, а настоящая тюрьма.
Сидел там мальчик православный, да лет семнадцати дитя.
Голос звучал так чисто и жалостно, что я невольно привстал и открыто глянул на женские фигурки, теснившиеся на балконе. Одна из девушек, перехватив мой любопытный взгляд, скорчила гримасу, сопроводив ее неприличным жестом. Я смущенно отвернулся и, не поднимая головы, сосредоточенно вслушивался в печальную, безнадежную песнюплач.
Вот захожу я в перву залу, и что ж я вижу пред собой?
Сидит там мать моя родная и заливается слезой.
Вот захожу в другую залу, и что ж я вижу пред собой?
