Речь оратора расцветилась, становясь все более хвалебной. Я же пребывала далеко в ином времени, думая об Аритомо и его саде в горах.
Председатель умолк. Я мысленно перенеслась обратно в зал судебных заседаний, надеясь, что никто не заметил провалов моего внимания: не пристало принимать отсутствующий вид на церемонии собственных проводов в отставку! Я обратилась к собравшимся с кратким выступлением без затей, после чего Абдуллах объявил церемонию закрытой. Я пригласила нескольких доброжелательных членов Судебного совета, своих коллег и старших партнеров по крупным городским юридическим фирмам на небольшой фуршет у себя в кабинете. Какой-то репортер задал мне несколько вопросов и сделал снимки. После ухода гостей Азиза обошла помещение, собирая чашки и бумажные тарелки с остатками съестного.
— Возьми себе эти карри с приправами, — сказала я, — и ту коробку с пирожными. Не пропадать же добру.
— Я знаю, лах. Вы всегда мне это говорите. — Она убрала и упаковала съестное, потом спросила: — Вам еще что-нибудь нужно?
— Можешь отправляться домой. Я закрою, — именно это я обычно говорила ей в конце каждого судебного слушания. — И — спасибо, Азиза. За все.
Она стряхнула складки на моей черной мантии, повесила ее на вешалку и, обернувшись, взглянула на меня:
— Нелегко было работать с вами, пуан все эти годы, но я за себя рада. — Слезы блеснули в ее глазах. — Юристы… им трудно от вас приходилось, но они всегда вас уважали. Вы их выслушивали.
— Это долг судьи, Азиза. Слушать. Так много судей, похоже, забыли об этом.
— А-а, но ведь только что вы не слушали, когда туан[13] Мансур все говорил и говорил. Я смотрела на вас.
— Он говорил о моей жизни, Азиза, — улыбнулась я ей. — Вряд ли в его речи было что-то, о чем я уже не знала, ты так не считаешь?
— Это оранг-джепун[14] вам сделали? — Она указала на мои руки. — Мааф[15], — извинилась Азиза, — только… я всегда боялась у вас спросить. Знаете, никогда не видела вас без перчаток.
Я медленно повернула левую кисть, словно поворачивала невидимую ручку двери.
— Одно хорошо с наступлением старости, — сказала я, глядя на ту часть перчатки, где были отрезаны и зашиты два из ее пальчиков. — Люди, если не слишком присматриваются, наверное, считают меня просто тщеславной старушенцией, прячущей свой артрит.
Обе мы застыли в нерешительности, не зная, как завершить наше расставание. Азиза пришла в себя первой, ухватила меня за правую руку и — не успела я опомниться — притянула в объятья, облепившись вокруг меня, как тесто вокруг палочки. Потом отпустила меня, подхватила свою сумку и ушла.
