Садовник лишь мельком взглянул на план и фотографии:
— Создавать сады мечтала ваша сестра, а не вы.
— Юн Хонг лежит в необозначенной могиле, мистер Накамура. Это — в честь нее, этот сад — в память о ней.
Я поискала подходящие слова, чтобы убедить его, но не нашла.
— Это единственное, что я могу для нее сделать.
— Мне неловко… от того, что заняться этим вы просите меня, учитывая то, что произошло с вашей сестрой… и с вами.
— Неловкости быть не должно, если вы не причастны к Оккупации, — я произнесла это резче, чем собиралась.
Садовник стиснул скулы.
— Будь я причастен, разве меня не повесили бы? Возможно, даже и вы?..
— Не все виновные японцы были осуждены, и того меньше — понесли кару.
Что-то изменилось в атмосфере между нами, как будто мягко веявший до того ветерок вдруг резко замер.
— Однажды сюда пришли британские солдаты, вскоре после того, как японские войска сдались, — сказал Аритомо. — Они вытащили меня из дома, заставили встать на колени на землю, вон там. Прямо там.
Он указал на поросший травой клочок.
— Били меня прикладами. Когда я свалился и попытался подняться, они били меня ногами, раз за разом. Потом увезли.
— Куда?
— В Ипох, в тюрьму. Меня заперли в камеру. Не предъявляя никаких обвинений. — Он принялся тереть щеку тыльной стороной ладони. — Там были и другие узники, японские офицеры, ожидавшие, когда их приговоры будут приведены в исполнение. Некоторые из них рыдали, когда их вели на казнь. Их уводили одного за другим, пока я не остался один. А потом, как-то вечером, надзиратели пришли за мной. — Он перестал тереть щеку. — Меня вывели из камеры. Я подумал, что меня собираются повесить. Но меня отпустили. У ворот тюрьмы меня поджидал Магнус. Я просидел в тюрьме два месяца.
Бабочка вспорхнула, ее крылышки засемафорили черно-желтым. Садовник забарабанил пальцами по столу. Наконец он поднялся на ноги:
— Пойдемте, мне следует показать вам часть сада.
— Наш чай остынет.
У меня оставалась надежда узнать о его решении, ведь он никак не дал мне понять, что принимает мое предложение.
— Вряд ли в этой части света мы останемся без чая, — едва заметно усмехнулся он, — не так ли?
Он снял со стоявшей у входной двери вешалки для шляп старенький пробковый шлем и повел меня наружу. Мы пошли вдоль края незаполненного пруда. Я заметила, что дно его уже было выложено затвердевшей глиной. В глубине сада тамил-кули укладывал в колесную тачку камни, покрытые грязью и выдранными корнями.
