— Понимаешь, милая, — заговорил Доктор, отлепляя мою руку от своей физиономии, — тебе ведь даже не интересно в косынку играть.
— Ну и что, — хмыкнула я, поворачиваясь спиной к соседям, — мало ли кому чего неинтересно.
— Я не об этом. Формально ты имеешь очень многое — фактически же — ничего, поскольку все это тебя не задевает ни капли.
— Тебе меня жалко? — походя поинтересовалась я.
— Нет, — сник Доктор, — есть в этом что-то такое… Как бы тебе объяснить… Ты даже имя это выбрала — G126 — просто потому что так получилось. Я прав.
— Ну и что! — возмутилась вдруг я, — все в этом мире имеет какой-то смысл, и в то же время не имеет его вовсе! С чего ты решил предъявлять по этому поводу претензии ко мне?
— Ты права, — беспомощно закивал Доктор, — ты не виновата, — тебя просто туда вынесло.
— У тебя это звучит так, словно ты считаешь по-другому, — буркнула я. — Виновата я в том, что каждый день предсказывает нам нашу судьбу? Гадайте на чем угодно — ничего не узнаете и в то же время узнаете все. Вы все рветесь пророчить на косынке, но почему-то никто не понимает, что она — это одновременно десятки тысяч ответов, а никто не слышит этого шепота, и все продолжают притягивать, притягивать за уши. А гарантия по-прежнему одна — как только поверил во что-то — оно тут же испарилось совершенно бесследно или превратилось в свою полную противоположность. Вцепляешься в твою руку — глянь — а вместо тебя на скамье уже сидит престарелый негр, которым ты на самом деле и являлся, просто не знал об этом, пока тут не появилась я.
Доктор заулыбался и вдруг сдернул шапочку с головы и сунул ее себе в карман. Сразу стал лохматый и сонный — словно только что ткнули в бок, а он встрепенулся и закивал, мол, не сплю, просто на секундочку закрыл глаза.
— Если где-то пропало шесть томов Сервантеса 1957 года издания, — закивал он, — то совершенно не обязательно, что они где-то выплыли. Вероятно, кто-то станет счастливым обладателем «Новелл эпохи Возрождения», таза с отбитыми краями или витого канделябра.
— Вероятно, — заржала я, — у кого-то скоро появится толстый и услужливый друг — большой оптимист и брюнет.
Доктор вдруг сгреб со стола мои руки и зашептал в них:
— Причем, материализуется он прямо из воздуха в присутственном месте и не будет помнить о себе ничего — даже года рождения. А вот книги 1957 года исчезнут бесследно. Однажды исчезнет и друг, а вот космонавты сообщат в центр управления полетами, что видели в иллюминаторе какие-то странные предметы, напоминающие тома Сервантеса. Но, — он поднял бровь и скривился, словно ему в нос полез какой-то мерзкий запах, — надеюсь, ты понимаешь, что это — только метафора?
