Тогда еще ночи стояли такие — лежишь на диване, и представляешь, как твое тело медленно вплавляется в поролоновые подушки, муторно, язык прилип к небу, а в желудке уже болтается литр тепловатой воды с хлоркой, потому что минералка давным-давно кончилась, послать за ней некого, темнота стоит густая и мутная, как дрянной кофе в крохотной забегаловке рядом с моей нынешней работой — хочешь пей его, а хочешь — поливай им кактус… Порой накатывала паника, казалось, что если жара продлится еще хоть пару минут, то нагрянет необходимость сделать хоть что-то, но тупая истома гвоздила меня к дивану, и я медленно вплавлялась в поролон, как горячая ложка в круглой банке бутербродного маргарина.
Экран монитора светился с неотвратимостью божьего возмездия, ни пса там не было понятно, папуля же, отдуваясь, по утрам пил ледяной, прямо из холодильника, каркаде и даже не ослаблял узел галстука. Он хотел видеть свою дочь хакером — он был намерен сделать для этого все. Героическую попытку освоить в компьютере что-то посерьезнее включения и выключения или бесцельного вождения мышкой по рабочему столу я осуществила через неделю пребывания в моей комнате этого монстра. Косынку я заприметила сразу. Простенькая такая программка, именно для таких погод, которые стояли в тот момент, когда гарь и цветение перемешивались в пыльном чаду колыхающегося зноя. С косынкой же как: открываешь этот пасьянс, и полчаса ты, вроде, занимаешься делом. Полчаса превращаются в полтора, время идет, пасьянс то не сходится, то сходится, а ты, знай себе, перетаскивай мышкой карты их угла в угол.
В принципе, я сходила с ума по косынке всегда, даже в бумажном и настольном ее варианте. Где-то далеко в памяти, когда, не понимая смысла этого пасьянса, не разбираясь в старшинстве карт, я наблюдала за тем, как бабушка аккуратно раскладывает на столе красивый треугольник рубашками вверх, появлялось ощущение, что кто-то гладит теплой ладонью мой затылок. На дачной террасе пахло табачным дымом, и дрожащие пятна солнечного света лежали на столе, покрытом льняной скатертью, бабушка задумчиво курила, а я заворожено смотрела на ее пальцы, быстро тасующие карты. Словно сухие листья ложатся тебе на лицо — умиротворение, как из какого-то далекого сна: золотисто-коричневые тона и амплитуда раскачивания постепенно уменьшается.
Анечка ржала, распечатывала на моем принтере какие-то идиотские рассказы, ругала косынку и накуривала в комнате так, что топор можно было вешать. Или самой повеситься.
