— Ты хранишь оружие? Где ты его взял? — кричит Ной. Он нависает надо мной, стоя с левой стороны позади меня, достаточно близко для того, чтобы я почувствовал тепло своей спиной.
— У друга, — отвечаю ему, мои глаза прикованы к оружию, которое я держу. Я купил его у ребёнка из школы две недели назад. Обошёлся мне в пять сотен. Эти деньги были предназначены для мамы, которая бы вытащила нас из этой проклятой дыры, но инстинкт самосохранения подтолкнул меня купить оружие. Я смогу защитить Ноя и маму. Эта была единственная мысль в моей голове, когда я его покупал — пистолет 45 калибра. Понятия не имею, что это означает, но я рад держать его в своей руке. Его вес странно успокаивает. С ним я чувствую себя намного сильнее — почти непобедимым.
— Что ты собираешься с ним делать? — он внимательно следит за каждым моим шагом, когда я выхожу из своей комнаты и шагаю по коридору. Здесь светлее, чем в моей комнате, но не намного. Единственный источник света расположен над лестницей — прямо по коридору. Зелёный изношенный ковёр заглушает звук моих босых шагов, но я и не пытаюсь быть тихим и осторожным. И, наверное, я буду сожалеть об этом позже. Больше всего он побьёт меня за то, что я встал с постели этой поздней ночью, за то, что лезу не в свои дела, но если он снова её ударил, я должен что-то предпринять. Я не буду киской, какой был сегодня вечером. Я должен был встать, когда он начал орать, должен был сделать больше, чем просто сидеть в кресле и выслушивать его ярость. Он избил маму, потому что она воспротивилась ему. На какую-то доли секунду, она выпрямила свою спину и ответила ему. И за эти несколько секунд, я так ею гордился, просто был в восторге от её смелости. В тот момент мне так хотелось оказаться на её стороне и придать ей сил, ведь я знал, она нуждалась в них. Я бы не смог помочь ей чем-то большим. Мне всего двенадцать и мой вес не так уж велик. Но, по крайней мере, мы бы выступили в знак солидарности. Я уже проделывал такое раньше. Не могу объяснить, почему не сделал этого сегодняшним вечером. Даже когда его ярость, равная Хиросиме, взорвалась, зацепив при этом мою мать в процессе, я знал, что должен был что-то предпринять. Я исправлю это прямо сейчас. Если он сделал ей больно… Я убью его.
— Защитить нас, — сказал наконец-то я.
Я ускоряю свои шаги, практически бегу. Дёргаю дверь в их комнату, и осознаю, что она закрыта. Поворачиваю ручку и немного толкаю дверь, открывая её. Что-то зловещее таится в воздухе, и оно настолько сильно давит, что становится труднее дышать. Крепко держа пистолет в руке, осторожно вхожу в комнату. Телевизор, который они поместили на комод, стоит на беззвучном режиме. От него исходит голубоватое свечение, которое падает на стены и мебель комнаты, отбрасывая тени. Здесь нет никакого другого источника света. Я знаю, что Ной держится позади меня, но это не уменьшает страха, бегущего в моих жилах. Мои мышцы сжимаются, сердце стучит, словно бешеное, учащенно пульсируя от страха, который так хорошо мне известен. Упрямство тянет меня дальше, и я пробегаюсь глазами по комнате в поисках мамы, или ещё хуже — моего отца. Здесь нет обычного хаоса: нет перевёрнутой мебели, нет разбитых светильников, нет сломанных костей, нет истерик. Всё тихо. Подозрительно тихо. Я поднимаю свой пистолет, когда перевожу взгляд на матрас. Это отец. Моя рука так сильно дрожит, что мне приходится подключить вторую, чтобы удержать оружие на цели. Я подхожу к кровати королевских размеров, на которой он лежит.
