Валдаевы | страница 8



— Не обессудь, на дорогу с караваем на столе благословляют, да не дал нынче господь рожь — грехами, знать, прогневили всевышнего.

Молча накинул на плечи котомку Евграф, встряхнул ее, чтобы легла поудобнее, и пошел. За ним, не видя от слез дороги, спотыкаясь и еле поспевая, засеменила мать, то и дело прикладывая к мокрым глазам подол фартука. На огороде, меж двух убранных грядок, схватила его за руку:

— Мотри, не забывай нас. Весточку присылай… Да-а-а… Еще чтой-то хотела сказать, да от слез запамятовала…

А слезы так и расходились темными пятнами на белом холсте ее шушпана. Припала к его груди, вцепилась — отпускать не хочет. Перекрестила еще разок, поцеловала в щеки да губы.

— Ну, ступай… иди… не гневайся… Молиться за тебя буду — пусть бережет тебя бог от лихих людей, а сам беги от недобрых дел…

А в небе — синем крове родного Алова — летели на юг журавли. Улетали от насиженных мест, курлыкая:

— Ку-лы![2]

Бередили своим криком сердце.

Больше трехсот верст отмерил Евграф пешим до Симбирска и, хоть не надеялся на большую удачу, все же крепко рассчитывал найти свое место в жизни.

Когда подходил к городской окраине, увидел прежде всего вереницу высоченных труб, из которых, как из большой кузни, валил дым, — трубы показались ему похожими на мрачные деревья. И вдруг трубы завыли, протяжно и вместе с тем пренебрежительно, словно советовали повернуть обратно.

— Ну-у-у-у!

Неприветливо встретил его заводской гудок, но солнце, стоявшее не выше дерева, будто благоволило и ободряло в то утро, ласково поглядывая на его потемневшее от бессонницы лицо то из-за домов, то сквозь чугунные узоры оград.

До вечера слонялся по городу, спрашивая у купцов, у приказчиков, у мастеровых, — не найдется ли работенка. Да где там! — посмотрят на его обноски, рукой махнут: дескать, не мешай добрым людям заниматься делом…

Сумерки застали его на городском бульваре. Ноги гудят, голова болит, в сон клонит. Нашел скамейку в уголке поукромней, положил котомку под голову и уснул. Но не успел, казалось, минуты подремать, а уж кто-то трясет за плечо. Открыл глаза: городовой.

— Нашел где дрыхнуть! Нажрался водки и — спать! А разве тут положено? Замерзнешь ведь, мордовский лапоть, на моем участке… Прочь ступай!

Морозец и правда прихватывал. Спасибо доброму дядьке — разбудил, а то пропал бы!..

Забрал котомку и поплелся дальше, куда глаза глядят. Да уж очень устал за день, — свалился на другую скамейку того же бульвара. Но не долго проспал — ткнули кулаком в бок. Вскочил, сел на скамейку. Опять тот же городовой.