В тот самый день, когда исполнилось ему двадцать три года, вечером, когда еще не появилась луна, он со своей оравой обошел Старое и Новое село и перетрепал за бороду многих уважаемых и рачительных мужиков.
Постучится какой-нибудь охальник в окно:
— Наум Устиныч!
— Ась?
— Тебе письмо!
Выглянет хозяин, а его за бороду — цап!
Все знали, — Гурьян чудит, но помалкивали, друг дружке не жалобились. Какой от жалобы толк? Тебя же и просмеют!
Но по садам и огородам Гурьяновы озорники не лазали. И других отваживали.
Перед ярмаркой у Туриных в Низовке кто-то оборвал все решета спелых подсолнухов. Аксинья Турина, девушка на выданьи, жалостливо покачала головой, глядя на будылья. На земле, еще влажной от росы, остались следы озорников. Но чьи? Что-то сверкнуло на солнышке, будто битая стекляшка, нагнулась — а это серебряное колечко. Значит, девка лазала. Но кто?..
В первое воскресенье после ярмарки девки и парни — так повелось испокон — собрались на Охрин луг посреди Нового села, истоптанный за лето, будто ток. Завертелись на лугу хороводы, будто снова расцвел он. Гурьян Валдаев в легком нанковом пиджаке внакидку шатался от одной компании к другой и вдруг услышал звонкий Аксиньин голос:
— Девки, чье кольцо? — Она выставила ладошку с колечком. Ее окружили. Гурьян протолкнулся в середину круга.
— Не мое.
— Не наше.
И лишь одна, тоже низовская, сказала:
— Мое!
Размахнулась Аксинья — и девка упала на землю. Знать, увесистая затрещина!
Все загалдели.
— Ты за что ее?
— За подсолнухи. Она ведь где кольцо потеряла? У нас в огороде!
А у посрамленной слезы на глазах, говорит:
— Я не одна была.
— Не одна? Ты с кем была, с тем мою награду и раздели!
— Не такая дура, как ты…
Гурьян потащил за собой из круга упирающуюся Аксинью.
— Не лапай!
— Сватов засылать?
— Попробуй! С крыльца спущу!
— С характером, как я погляжу, — говорил Гурьян, таща ее из круга. — А скажи, сватов-то ждать будешь?
— Ишь, какой ты! — Аксинья вырвалась и опустила глаза. — А какой… которой я у вас в семье буду? — голос ее стал мягче.
— Тридцать девятой.
— Ну!..
— Вот тебе и «ну». Не нукай, коль еще не запрягла.
Гурьян отошел от девушки и ни разу не посмотрел в ее сторону, хотя чувствовал, что она рядом и, наверное, искоса бросает на него свой взгляд.
Он отошел в сторону, весь вечер в задумчивости глядел, как на Охрином лугу кружатся хороводы.
…Недели через две Кондрат Валдаев слушал венчальное пение, глядел на разнаряженного сына и думал: «Чего там один Исайя — все пусть ликуют и веселятся: может, и вправду Гуря женится — переменится».
