— Старший лейтенант Борисов, за мной! — со взводом разведчиков, быстрым шагом, почти бегом, направляемся в сторону теплушек, на боках которых намалеваны крупные белые буквы "RUS". Во тьме мечутся круги света от ручных фонарей. Борисов передает свою неразлучную "светку" бойцу, подбирает с земли брошенный кем-то немецкий "кар-98", и со всей дури бьет прикладом по замку. Жалобно звякнув, замок улетает куда-то во тьму, створка вагонной двери отъезжает в сторону, и в темном проеме появляются белые лица пленных. Они смущены, и испуганы. Ведь внешне мы мало похожи на обычных бойцов Красной Армии — слишком уж хорошо обмундированы и обильно вооружены. У половины к тому же трофейное оружие. Кроме того, в интересах политической целесообразности, товарищ Сталин настоял, чтобы нашим морпехам вернули погоны. Но, в тоже время, знаки различия на петлицах тоже никто не отменял. Так что я теперь дважды майор — две "шпалы" в петлицах, и по одной большой звездочке защитного цвета на погонах. Сделано, что называется, для введения в заблуждения "японской" разведки. Чем больше разной информации, противоречащей друг другу, получат орлы адмирала Канариса и прочие МИ-6, тем труднее будет из этого сумбура выудить зерно истины. А тот, который случайно это сделает, решит, что это грубая дезинформация.
Я киваю, и Борисов командует, — Товарищи, командиры и бойцы, выходите наружу по одному. Стройтесь у вагона… — наверное, ему хочется броситься к этим людям, обнять их, сказать, что они свободны… но, мы успели переговорить с ним в пути, и намекнули, что среди пленных могут быть предатели, и прочие морально неустойчивые личности. Посмотрим, кто и как отреагирует на наши погоны.
Люди по одному спрыгивали на насыпь и строились вдоль вагона. У большинства шинели и ватники были без ремней, но оказались и такие, кто был одет в одни гимнастерки. По всей видимости, в плен они попали еще ранней осенью. Все пленные давно не мыты и истощены до крайности. Удивительного в этом мало — ведь плен, далеко не курорт. Наверное, они уже не захотят попадать в неволю во второй раз.
Высокий и худой, как ручка от швабры, мужик, в мешком висящей на нем командирской шинели, с ненавистью посмотрел на меня, и процедил сквозь зубы, — Все здесь, господин офицер, внутри остались только больные… Старший вагона лейтенант Листьев.
Я уже хотел было сказать, какую-нибудь глупость, что, типа, все вы свободны, но в этот момент, откуда-то из второго ряда под ноги мне выкатился давно забытый персонаж — молодой креакл. Или не очень молодой, кто его разберет.
