Я всегда старалась выслушивать с полною доверчивостью эти фантазии, которые поддерживали его мужество.
Он принимался доказывать, что случай, которого он ждет, очень возможен.
— Ведь эти люди тратят же столько денег на пустые прихоти. Почему же не сделать из прихоти доброго дела? Ведь оно доставляет столько удовольствия! Ведь приятно будет думать ему: я спас Бальзака. Ведь у людей бывают иногда хорошие движения. Если бы я был миллионер, у меня были бы такие прихоти.
Убедив себя, он начинал ходить по комнате с веселыми жестами.
— Так Бальзак освобожден от оков! Теперь вы увидите, друзья и недруги, каково пойдет он.
Он шел прямо в Институт; а оттуда был уже один шаг до палагьГперов. И отчего не сделаться ему пером? Ведь сделались такой-то и такой-то. Потом он делался министром. Что тут необыкновенного? Подобные примеры бывали. Он, кажется, знает людей и жизнь, потому, кажется, он способен управлять людьми.
Министр начинал управлять Францисю; он открывал и исправлял злоупотребления— и как умно говорил он!—все в его министерстве и во Франции шло превосходно. Туг он вспоминал о банкире-приятеле, который вывел его из затруднительного положения и открыл дорогу к славе.
— Его ожидает прекрасная будущность; о нем будут говорить: этот человек понял Бальзака, дал ему денег под залог его таланта, проложил ему дорогу к заслуженным почестям. Что ж, это, кажется, порядочная честь!
С этих облаков он снова падал на землю, но мечты рассеяли, утешили его. Он поправлял корректуры, читал их нам с восхищением и уходил, смеясь сам над собою.
— Прощайте. Иду домой взглянуть, не ждет ли меня там мой банкир,— говорил он, добродушно смеясь;—а если и нет банкира, то есть на столе у меня работа, которая не оставит меня без денег.
Он постоянно искал средств освободиться от долгов, и эти мысли утомляли его не менее, нежели работа.
Однажды ему вздумалось, что он нашел новый материал, из которого можно делать бумагу. Материала этого было везде много, приобретать его было можно почти задаром. Брат был в восторге, фантазия его уже строила воздушные замки, и за каждым восторгом следовал период уныния, потому что опыты не удавались. К нему приходили утешать, воображая, что застанут его печальным: но он опять уже сиял радостью.
— Ну, что твоя бумага?
— Бумага вздор, не в ней дело. Вообразите себе, римляне были очень плохие рудокопы: в руде, которую они обработали, осталось еще множество богатства. Ведь никому, кроме меня, не пришло это в голову. Члены Института, с которыми я советовался, согласны со мною. Я отправлюсь в Сардинию обозревать старые римские рудники.
