|
| - Хорошо, хорошо, - фальшиво-ласково говорил Берлиоз и, подмигнув расстроенному поэту, которому вовсе не улыбалась мысль караулить сумасшедшего немца, устремился к тому выходу с Патриарших, что находится на углу Бронной и Ермолаевского переулка. | 'Very good, very good,' Berlioz said with false tenderness and, winking to the upset poet, who did not relish at all the idea of guarding the mad German, set out for the exit from the Ponds at the corner of Bronnaya and Yermolaevsky Lane. |
| А профессор тотчас же как будто выздоровел и посветлел. | And the professor seemed to recover his health and brighten up at once. |
| - Михаил Александрович! - крикнул он вдогонку Берлиозу. | 'Mikhail Alexandrovich!' he shouted after Berlioz. |
| Тот вздрогнул, обернулся, но успокоил себя мыслью, что его имя и отчество известны профессору также из каких-нибудь газет. А профессор прокричал, сложив руки рупором: | The latter gave a start, looked back, but reassured himself with the thought that the professor had also learned his name and patronymic from some newspaper. Then the professor called out, cupping his hands like a megaphone: |
| - Не прикажете ли, я велю сейчас дать телеграмму вашему дяде в Киев? | 'Would you like me to have a telegram sent at once to your uncle in Kiev?' |
| И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о существовании Киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверно, ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный? А ну как документы эти липовые? Ах, до чего странный субъект. Звонить, звонить! Сейчас же звонить! Его быстро разъяснят! | And again Berlioz winced. How does the madman know about the existence of a Kievan uncle? That has certainly never been mentioned in any newspapers. Oh-oh, maybe Homeless is right after all? And suppose his papers are phoney? Ah, what a strange specimen ... Call, call! Call at once! They'll quickly explain him! |
| И, ничего не слушая более, Берлиоз побежал дальше. | And, no longer listening to anything, Berlioz ran on. |
| Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел, что усишки у него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические и полупьяные, а брючки клетчатые, подтянутые настолько, что видны грязные белые носки. |
